Немедленно после открытия Генеральных штатов наступили известные в истории шесть недель, когда собранием среднего класса заложен был краеугольный камень, на котором воздвигнуто здание революции. Генеральные штаты созваны были для того, чтобы произвести радикальную реформу в государстве; чтобы открыть ему для этого возможность, среднее сословие получило право избрать 600 представителей, а избрание других 600 предоставлено было дворянству и духовенству вместе. Такое равенство голосов создавало шансы для безобидного успеха реформ; если бы привилегированные классы слишком заносчиво отстаивали свои привилегии, то среднему сословию стоило вотировать единодушно, чтобы получить большинство, ведь в числе представителей от привилегированных сословий были такие люди, как Лафайет. Наоборот, если бы в собрании сделано было предложение слишком обременительное для дворянства или духовенства, то они, в свою очередь, могли отвергнуть его единодушным голосованием. Но такая возможность для предполагавшихся преобразований имела место только в том случае, если бы представители всех сословий заседали в одном общем зале и подача голосов была поголовная, а не посословная. Но если бы они подавали свои голоса отдельно по сословиям и в особенности если бы каждое из сословий имело veto по отношению к постановлениям других, то можно было заранее сказать, что и Генеральные штаты так же мало достигнут цели и так же кончатся полной неудачей, как собрание нотаблей. Поэтому избиратели многих местностей поручили своим представителям непременно настаивать на общих заседаниях, а некоторые даже обязали их вовсе отказаться от участия в прениях, если не удастся достигнуть общего собрания и голосования. Уже Мирабо-отец указывал на преимущества поголовного голосования, встречавшегося во Франции в местностях, имевших земство (pays l’etats). Достигнуть общего собрания составляло задачу весьма мудреную. Господствующей формой этого времени были сословные собрания, и настоящие Генеральные штаты гораздо легче было понимать в качестве отдельного собрания трех сословий, чем одного общего собрания. Государства, наиболее развитые в политическом отношении, Англия и Соединенные Штаты Америки, считали одно представительное собрание весьма опасным для государственного порядка и требовали по крайней мере двух, из которых одно могло бы налагать veto на решения другого.

До сих пор у нас немало оказывается писателей, которые все злополучия первой французской революции приписывают тому, что законодательная власть находилась в руках одной палаты. Однако же прецедент собрания нотаблей доказал с неотразимой ясностью, что из Генеральных штатов ничего не вышло бы, кроме дальнейшего взаимного озлобления и ненависти между народом и привилегированными сословиями, если бы дворянство и духовенство заседали отдельно и пользовались правом veto. Напрасно видят якорь спасения в двух палатах: делать глупости можно и при двух, и при трех палатах и не делать их – при существовании одной. Если одна палата может вызвать беспорядки, ожесточая меньшинство, то при двух палатах неразумное сопротивление верхней может вызывать анархию, доводя до отчаянья большинство. Стоит познакомиться с историей Пиренейского полуострова и Южной Америки, чтобы убедиться, что две палаты не сделают благоразумными неблагоразумных людей; они не избавили Соединенные Штаты от войны между аболиционистами и плантаторами. При тех условиях, в которых находилось дело, слить выборных в одну палату представлялось единственным путем, на котором возможен был успех. Энергия, обнаруженная при этом представителями среднего класса, вписала славную страницу во французскую историю; этим устранена была необходимость такой же междоусобной войны, какая разгорелась при Карле I в Англии. Но, создав единую палату, нужно было позаботиться о всеобщем соглашении. Когда дворянство отказывалось присоединиться к третьему сословию, тогда оно мотивировало свой образ действия тем, что оно превосходит третье сословие и образованием, и опытностью в государственных делах. В этом была доля правды, но именно поэтому оно сделало бы хорошо, если бы благоразумно и добровольно присоединилось к третьему сословию, чтобы облегчить проведение реформ и обеспечить их разумность. Последствия показали, что, сопротивляясь неизбежному, оно пострадало гораздо более. Если бы дворянство усердно принялось за оздоровление государства, то оно несомненно даже выиграло бы: возвратило бы себе утраченное влияние на государственные дела.

От открытия Генеральных штатов до 4 августа 1789 года

Правительство было так мало знакомо с условиями, при которых могут правильно функционировать представительные учреждения, что ему на каждом шагу приходилось получать уроки. Вслед за открытием Генеральных штатов Мирабо без всякого разрешения стал издавать газету под заглавием “Генеральные штаты”. Правительство запретило ее. Мирабо вполне основательно доказывал, что народное представительство не может достигнуть своей цели, если избранные будут лишены возможности свободно высказываться в представительном собрании и иметь независимый орган для объяснений со своими избирателями. Париж взволновался, и ему тем легче было действовать, что его избирательные комитеты еще не были закрыты. Правительство испугалось и уступило. Мирабо продолжал свое издание под заглавием “Письма к избирателям”. Дело привело только к тому, что положено было начало привычке принуждать правительство к уступкам посредством народных волнений.

Лишь только народное собрание открылось, дворянская палата поспешила проверить свои полномочия и начать свою деятельность, но палата третьего, то есть среднего, сословия не признала такой проверки достаточной. Она находила, что полномочия представителей должны быть проверены в общем собрании всех палат, а потому приглашала дворянство и духовенство для совместной проверки. Когда же представители высших сословий отказались от этого, она объявила, что полномочия не могут считаться проверенными, избранники дворянства и духовенства не могут почитаться утвержденными в звании представителей, а потому палаты дворянства и духовенства не могут функционировать. Палата третьего сословия отказалась приступить к какой бы то ни было деятельности впредь до проверки полномочий. Дело поставлено было очень ловко: Генеральные штаты не могли функционировать без третьей палаты, требование этой палаты вполне разделялось общественным мнением. Для всякого было ясно, что, отказавшись от совместной проверки полномочий, привилегированные палаты могли сделать односторонний выбор и пристрастно устранять лучших из представителей. По этому поводу говорилось много прекрасных речей. Речи Мирабо можно назвать образцами красноречия. Он сам был преисполнен спокойного сознания своего умственного превосходства над дворянами и духовными, заседавшими в отдельных палатах, и такое сознание своей силы он внушал представителям третьего сословия. Нелепая заносчивость и дворянское чванство унижались им с большим искусством. Еще более умело он относился к королю. Поверхностную сторону английского красноречия он усвоил себе превосходно, но, к несчастью, только поверхностную. Ни он, ни другие либеральные вожди не подумали о том, чтобы согласовать действия даже в такой важный момент, когда один ложный шаг мог низвергнуть дело реформы. Каждый дул в свою дудку, не обращая внимания на другого, и рассыпал удары без толку направо и налево. Мирабо называл Сиеса теоретиком, другие упрекали Мирабо в желании разделить сословия и тому подобное. Каждый был в оппозиции против всех, один предлагал одно, другой другое, и собрание принимало решения наудачу. Всех превзошел бестактностью и нелепостью король.

Слияние сословий в одно общее собрание составляло прямой интерес правительства – без него ни реформы, ни управление страною не были возможны; духовенство колебалось и выражало наклонность присоединиться к третьему сословию. Вдруг король стал на сторону дворянства. Мирабо в первых же письмах к своим избирателям с яростью нападал на Неккера; он бил его по самому больному месту, доказывая, что министр дерзко стремится наложить на мысль печать молчания. Неожиданно он вздумал, по совету Клавьера и Дюмона, сблизиться с Неккером. Попытка окончилась так, как можно было ожидать: они расстались еще более ожесточенными врагами. Друзья Неккера преследовали Мирабо, Мирабо преследовал Неккера; для всякого было ясно, насколько такой образ действия героев дня был полезен для успеха будущей реформы государства. Влияние общественного мнения весьма располагало к благополучному исходу дела, но вмешательство короля портило все. Дворянство держало себя с безрассудной кичливостью, а король его поддерживал, поэтому переговоры не могли быть успешными. Между тем палата среднего сословия видела, что все благоразумные люди в двух привилегированных палатах на ее стороне, а потому она решилась открыть им свои двери. Приглашали всякого представителя отдельно присоединиться к средней палате. Назначен был день, когда должна быть произведена проверка полномочий; в этот день сделали перекличку делегатов всех сословий и проверили полномочия оказавшихся налицо. С этого дня начали появляться в собрании представители от духовенства, и первые из них встречены были с восторгом. Настроение общества, громкие рукоплескания галерей дали делегатам от среднего класса возможность сделать решительный шаг. Палата среднего класса вместе с находившимися в ней представителями из привилегированных палат провозгласила себя Национальным собранием. Она представляет девяносто шесть процентов французского населения, а потому имеет полное основание считать себя представительным органом народа; она не лишает избранников остальных четырех процентов права заседать в ее среде, так как всякая часть народа может посылать к ней своих представителей, но отвергает всякие с их стороны притязания на отдельное от нее существование в виде особых палат. Ведь после этого и делегаты от Сан-Доминго, которые именно тогда просились в собрание, могли бы, как представители колоний, провозгласить себя отдельной палатой; наконец любой член, любая их горсть могли бы требовать для себя отдельного равноправного существования. Мирабо говорил по этому поводу много и хорошо, но мнение его все-таки не было принято, а прошло случайное предложение; неизбежным последствием был разброд. Великое дело совершилось, будущность реформ была обеспечена, палаты дворянства и духовенства уничтожены, единое представительное собрание создано при громком одобрении всего народа.