Расточительность Мирабо после свадьбы. – Его заключение в замке Мирабо, в Маноске, Иф, Жу и в Венсенской тюрьме. – Разлад с женою. – Роман с Софи Монье. – Его сочинения “Обращение к гессенцам” и “О государственных тюрьмах”. – Переписка с Софи Монье

Денежный расчет был главным стимулом, побуждавшим Мирабо вступить в брак, но после брака они с женой страстно отдались своему счастью, не помышляя о тех, за чей счет наслаждались. Заимодавцы, не получившие ни капитала, ни процентов, рвали на себе волосы и толпами осаждали должников. Пользуясь привилегированным положением знатного дворянина, граф отделывался от них бранью и даже палочными ударами. Типично для нравов французской аристократии, что даже такой человек, как Мирабо, не гнушался палочной расправы и прибегал к ней, управляя имениями отца, так что последнему приходилось его сдерживать. Священные и неотчуждаемые права собственности понимались кредиторами, и в особенности ростовщиками, иначе, чем графом, и они так допекали его, что он, чтобы от них освободиться, сам пожелал стать под защиту короля: если должник арестован по распоряжению короля, все притязания к нему прекращаются. Отъявленный враг деспотизма относился теперь несколько иначе к произвольным арестам, которыми он мог избежать законного суда. Бесцеремонно относился Мирабо не только к своим кредиторам, но и к своей избалованной средою жене, которая, конечно, не подчинилась молча оскорблению.

Больно рассказывать о слабостях испорченного средою человека, который способен был гореть истинным энтузиазмом к добру; но что делать, придется продолжить.

Нашелся мушкетер Гассо красивой наружности, который утешил негодующую супругу. Мирабо поступил, как тогда поступали люди его среды: он старался устроить любовнику своей жены выгодный брак, чтобы от него избавиться. Но – увы! – ввиду его долгов отец сначала заключил его по распоряжению короля в замок Мирабо. Тут юная чета, спустив все, что можно было спустить, продав фамильные бриллианты и драгоценные платья, принялась всячески разорять имение, в котором была заключена, – продавать землю, лес, движимость. Папаша не замедлил вмешаться в это дело; суд Шателе отдал сынка в опеку, назначил ему 3 тысячи ливров в год содержания, остальное должно было идти на покрытие его долгов. Из замка Мирабо-сын был переведен в маленький городок Маноск, откуда тайно отправился в Ниццу по делам, а на обратном пути остановился в Грассе у своей сестры, Луизы Кабри, известной своим распутным поведением и подозреваемой в более чем братской связи с ним.

Разные скандалы и распространявшиеся по городу пасквили обратили на графа внимание; у него произошла драка с бароном Вильнеф и за дракою – суд. Чтобы спасти его от судебного приговора, отец испросил королевское повеление, по которому 23 сентября 1774 года он был заключен в замке Иф, расположенном на скале близ Марселя. Коменданту предписано было строго содержать его и не дозволять переписки ни с кем, кроме жены; но чиновники того времени относились снисходительно к юным зарвавшимся аристократам. Комендант не стеснял ни его свободы, ни свиданий, ни переписки. Ревность заставила Мирабо настоятельно приглашать к себе жену, которая веселилась в Париже под предлогом ходатайства об его освобождении; но жена уклонилась, получив известие о новой измене своего супруга от мужа его любовницы.

Мы привыкли хладнокровно читать о беспутстве и лицемерии аристократов, но не мешало бы нам вникнуть, сколько вреда принесло такое легкомыслие всему человечеству в лице такой гениальной личности, как личность Мирабо, чтобы устыдиться своей жалкой легковесности.

25 мая 1775 года Мирабо был переведен в Жу – замок, находящийся в Юрских горах. На этой высоте во время его прибытия земля еще была покрыта снегом. Губернатор Сент-Морис, поселив его у себя в доме, дозволил ему сначала охотиться, а потом и отлучаться. Отлучками своими Мирабо пользовался для изучения местности и ее истории. Здесь он писал о злоупотреблениях откупщиков податей и налога на соль. Тогда он получал 100 ливров в месяц и, не довольствуясь этой суммой, занимал где мог и на каких угодно условиях. Оказалось, что из прежних долгов графа значительная часть – дело рук самих ростовщиков, из этих денег он получил наличными только около одной трети, – остальное составилось из дутых векселей.

В местечке Понтарлье Мирабо познакомился с семейством Монье, которое играло там первую роль. Оно состояло из семидесятилетнего старика и двадцатичетырехлетней его жены, Софи Монье. Между хозяйкой дома и Мирабо завязался знаменитый в свое время роман. Монье смотрел на связь своей жены снисходительно. Мстительный старик хотел иметь сына, чтобы отстранить от наследства дочь свою Валдон, которую ненавидел. В это самое время за границей отпечатан был “Опыт о деспотизме”, и Мирабо делал тайные поездки в Швейцарию, чтобы обеспечить его ввоз и распространение во Франции. Благоприятное обстоятельство, заключавшееся в том, что Монье желал иметь сына, не помогло; страстность и необузданность Мирабо испортили все дело. Своим поведением любовники наделали столько шуму и произвели такой скандал, что дальнейшее пребывание в Понтарлье сделалось для графа невозможным. 14 января 1776 года он исчез и долго скрывался в городе, где Софи ежедневно встречалась с ним.

Скрываясь в разных местах, он опять сошелся со своей матерью, которая стала хлопотать об определении его на военную службу. Отец испугался: мать, бессильная сама по себе вследствие своей безграмотности, приобретала в сыне могущественное перо. Жестокий маркиз возбудил к себе почти общую ненависть в своем семействе, и единодушное противодействие жены и детей наделало ему много горя. Чтобы избавиться от беды, он, видимо, решился держать сына своего в вечном заключении.

Когда положение графа в Понтарлье сделалось невозможным, Софи Монье переехала к своей матери в Дижон, а Мирабо тайно последовал за нею. Мать Софи не захотела покровительствовать их отношениям и заявила начальству о пребывании Мирабо. Но в это время взгляд на произвольные аресты и их жертвы, в том числе и нашего молодого человека, существенно изменился. Бессердечная ненависть его отца, который был во многих отношениях хуже сына, возбудила всеобщее негодование. Что он сделал, какое совершил преступление? – спрашивали люди. Он наделал долгов и попал в руки к ростовщикам; но ведь это дело между ним и ростовщиками; он пьяный подрался с Вильнефом; но мало ли пьяных, которые дерутся между собою? против этого достаточны обыкновенные полицейские меры; его отношения к женщинам были грязны, но тут ему подавали пример не только его отец, а и весь развратный французский двор. Неужели он за это стоил вечного тюремного заключения? Поступать с ним так, как с ним поступали, значило или убить, или до крайности ожесточить человека, богатого знаниями и одаренного необыкновенным талантом. Монтеро, к которому мать Софи обратилась с жалобой, делал ей наперекор все что мог, чтобы остановить карающую руку, и преследуемые любовники благополучно очутились в Голландии, где чувствовали себя в безопасности, прикрываемые республиканским режимом.

В Амстердаме Мирабо жил с Софи трудом и займами; одному французскому посланнику он задолжал девять с половиной тысяч ливров. Кроме того, они спустили здесь все, что Софи забрала с собою из дома во время бегства, а забрала она немало. Являясь неутомимым тружеником, Мирабо писал здесь неустанно. Его “Совет гессенцам и другим германским народам, которых государи продали англичанам” вполне заслуживает названия подвига по отношению к притесняемым. В то время неограниченные мелкие государи Германии дошли до такого безобразия, что продавали войска свои на убой англичанам за деньги, а английское правительство посылало их усмирять возмутившиеся свои колонии. В сильной и красноречивой брошюре Мирабо советует войскам перейти на сторону колонистов. Эффект брошюры был поразителен. Все государи Европы почувствовали, до какой степени поступок их мелких братьев компрометировал режим неограниченной монархии в глазах всего тогдашнего мира. Нельзя было не ответить на брошюру, и государи ответили. Ответ дал Мирабо возможность показать все свое умственное и нравственное превосходство над ними. С высоты своего величия он осмеивает их невежество и поражает их логику, которая способна была вызвать краску стыда даже на лице восточного деспота.