С нижнего этажа доносился приглушенный собачий лай.

До леса они доехали без происшествий. Боскеннер скакал впереди, показывая дорогу, так как, по условиям договора с заказчиком, его сообщники не должны были знать маршрут заранее. Они также должны были оставаться в неведении относительно того, что их наняли только на пять нападений. Потом Боскеннеру предстояло найти других помощников, а заказчик укажет другой маршрут для следующих разбоев. Еще одна загадка. К чему вся эта таинственность? Были ли еще шайки, которые действовали также, как он сейчас? Но в газетах не было никаких сообщений о таких нападениях. Это означало, что только он один промышляет такими делами. Возле Киля было куда больше разбойников, которые грабили экипажи, везшие товары на ярмарку. Но, во-первых, это происходило далеко на севере, а во-вторых, в тех разбоях не было ничего необычного. Толстые кошельки на дорогах во время проведения ярмарок были слишком большим искушением для разбойников. Сам Боскеннер держался от таких путей подальше. Рано или поздно ловили всех, кто отваживался нападать на экипажи богатых купцов. Нет более злопамятных людей, чем купцы. Они были готовы платить гораздо больше того, что у них отняли, ради поимки грабителей, покусившихся на их добро. Даже если не было никаких надежд вернуть деньги, эти люди все равно не отступали. Какой все же мстительный сброд — эти торговцы. Да, мало этого, теперь они по примеру своих английских собратий начали собирать деньги в кассы безопасности, чтобы нанимать воинские патрули и полицейских. Нет, увольте, он, Боскеннер, будет промышлять на менее значительных дорогах. Шкатулки с драгоценностями, отнятой у богатой жены бюргера, или денег на учебу, отнятых у студента, вполне хватало на безбедную жизнь. Кроме того, такие жертвы обычно испытывали такой панический страх, что потом просто не могли вспомнить, кто их ограбил. Жены бюргеров не бедствовали, а студенты и без того были никому не нужными бродягами.

К нему приблизился один из его всадников по прозвищу Миланец. Он, конечно, не был настоящим миланцем, но прозвали его так из-за раскатистого «эр». Во время войны с австрийцами они с Миланцем сражались вместе у Грейсбаха. Миланец был самым хладнокровным бойцом из всех, кого когда-либо знавал Боскеннер. Миланец вставал на колено, заряжал, стрелял и бросался вперед, не обращая внимания на треск костей и черепов и на оторванные разорвавшимися гранатами конечности шедших справа и слева от него солдат. После заключения Губертусбургского мира они потеряли друг друга из вида, но общество, в котором стал вращаться после Семилетней войны Боскеннер, было очень тесным, и имя Миланца было там у всех на слуху.

— Далеко еще ехать? — спросил Миланец.

— Примерно милю, — ответил Боскеннер.

— Хм-м… — промычал Миланец и добавил: — Почему ты не говоришь, что мы будем делать?

— Еще есть время. Я все быстро объясню, когда мы окажемся на месте.

Миланец ловко сплюнул.

— Кто нам, собственно говоря, платит?

—Я.

— Ага, ясно. И за что же?

Боскеннер наморщил лоб, но в темноте Миланец не заметил этой мимики. Видимость вообще ухудшилась, так как начался сильный снегопад.

— Это часть договора, — ответил наконец Боскеннер. — Мы не задаем вопросов и получаем за это много денег. Тебе это мешает?

— Само по себе нет.

Боскеннер уловил раздраженный взгляд спутника, но не стал отвечать тем же, а просто уставился в пространство. Все было уже сказано. Зачем опять возвращаться к тому же?

— Как вообще эти люди на тебя вышли?

— Какие такие люди?

— Те, которые нам платят.

Боскеннер понимал, куда клонит Миланец. Он хочет выведать интересные для себя сведения, и он, Боскеннер, не может поставить ему это в вину. Разве сам он не задавал те же вопросы, не получая на них ответа? Вспоминая о встрече с нанимателем, он думал, что лучше всего было бы отказаться от сделки. Человек, с которым он разговаривал, был очень неприятен. Одет во все черное; бледное, просто белое лицо, тонкие губы. Выглядел как проклятый монах. Скорее всего из иезуитов. Они обожают всякую таинственность. Но какие хорошие деньги он пообещал.

— Это были люди, которые не желали слушать мои вопросы, — ответил он Миланцу.

Тот натянул поводья и дал коню шпоры. Боскеннер подумал, что Миланец продолжит свои расспросы, но вместо этого он пустил лошадь в галоп, обогнал Боскеннера и, развернув коня, загородил главарю дорогу. Остальные три всадника подъехали к ним.

Боскеннер удивленно посмотрел на Миланца. Но тот опередил его и заговорил первый.

— Я поворачиваю назад, — просто и без затей сказал он. — Ты можешь делать все, что тебе угодно, но мне все это очень не нравится.

Повисло ледяное молчание. Мысленно Боскеннер разразился проклятиями, но сдержался и ничем не выдал своих чувств. Остальные трое пока сомневались. Неужели они позволят такому прибыльному дельцу ускользнуть из рук? Боскеннер заговорил без обиняков:

— Никто никого насильно не держит. Все можно будет сделать и вчетвером, это только увеличит долю каждого. Если откажутся двое из вас, то дело лопнет, но можете быть уверены, что я к вам больше не обращусь. Итак, что будем делать?

— Почему ты не говоришь, чего ты от меня хочешь? — снова спросил Миланец. — Одно краткое объяснение, и все в порядке. У меня всегда бывает плохое предчувствие, когда я не знаю, что буду делать.

Боскеннер по очереди посмотрел на своих спутников.

— Мы нападем на эту карету и сожжем ее, — сказал он после короткой паузы. Они должны это сделать, так хочет заказчик, таковы условия договора. Если же у них есть сомнения, то с этим ничего не поделаешь.

Четверо спутников озадаченно смотрели на Боскеннера.

— Сжечь? Как это — сжечь?

— Этого я не знаю. Путников нельзя ни бить, ни грабить. Двое возьмут на себя почтальона и кучера, а двое займутся пассажирами. Мы выгоняем всех из экипажа, выпрягаем лошадей и поджигаем карету. Вот и все. Заплатят нам за это по-королевски.

Боскеннер ясно видел, что происходит в головах людей. Миланец долго и пристально смотрел ему в глаза. Потом он заговорил, но был очень краток.

— Это сумасшествие, — сказал он, развернул коня и поскакал прочь.

Остальные неуверенно посмотрели ему вслед, но не тронулись с места.

— Это увеличивает вашу долю, — сказал Боскеннер. — Ну, в чем дело? Вы хотите задавать вопросы или получать деньги?

Первым обрел дар речи Зеллинг.

— Господин Циннлехнер, мы можем войти?

Вместо ответа аптекарь сделал еще два шага и остановился.

— Запах становится слабее, — сказал он. — Я к нему привык. Но вы тоже можете войти. Подождите, я только открою окно…

— Нет! — воскликнул Зеллинг. — Что будет, если вы упадете в обморок?

— Глупости. Это всего-навсего сера. От ее запаха аптекари не падают в обморок.

Остальные подошли ближе к двери и принялись смотреть, как Циннлехнер, подняв лампу, медленно входит в библиотеку. Свет лампы падал на расположенные справа и слева книжные полки, которые, достигая потолка, превращали вход в некое подобие галереи. Сделав несколько шагов, аптекарь вошел в большую прихожую, откуда в соседнюю комнату вела закрытая двустворчатая дверь. Но прежде чем Николай успел рассмотреть детали, Циннлехнер отошел влево. Свет лампы упал на огромный пейзаж, украшавший левую стену.

Раздался громкий стук, и потянуло свежим воздухом. Запах серы тотчас стал значительно слабее.

— Вы останетесь здесь, — приказал Зеллинг каретнику, который тем временем собрался с духом, отошел от окна и теперь во все глаза рассматривал книжные полки.

— Я не хочу видеть здесь посторонних, — жестко произнес камергер. — Немедленно прогоняйте любого, кто сюда зайдет. Если вдруг появится господин Калькбреннер, то позовите меня.

Николай, уже вошедший в библиотеку, принялся безмолвно созерцать бесконечные ряды книг на полках. Такой роскоши ему не приходилось видеть ни разу в жизни. Без сомнения, те средства, которых не хватало на содержание замка, уходили сюда. И это была всего лишь прихожая! Однако у Николая не было сейчас времени на подробное знакомство с содержимым полок. Циннлехнер уже стоял у двери, ведущей в соседнюю комнату, и ждал распоряжения Зеллинга, чтобы отворить ее. Камергер прошел мимо Николая, приблизился к двери, дважды постучал и громко позвал своего господина. Ответа не последовало.