За моей спиной рявкнул пистолет. Я развернулся и, услышав крик Нейла, бросился обратно во внутреннюю гостиную. Сцепившись с неизвестным мужчиной, Гарлон катался по полу.

— Встать! Встать! Я вооружен! — закричал я.

В ответ неизвестный злоумышленник приложил голову Нейла об пол с такой силой, что вырубил его, а затем швырнул в меня тяжелым пистолетом Гарлона.

Я выстрелил, но лишь продырявил стену, потому что брошенный пистолет угодил мне прямо в висок и сбил меня с ног.

До моего слуха донеслись звуки целого града затрещин и ударов, гортанный хрип, а следом крик Медеи Бетанкор:

— Включить свет!

Я поднялся. Расставив ноги, Медея стояла над взломщиком. Одну руку девушка с силой сжала в кулак, а другой стыдливо оттягивала вниз сорочку.

— Держу его, — сказала она, обернувшись. Злоумышленник был одет в черное. Я сдернул с его головы капюшон.

И увидел совершенно ошеломленное лицо Титуса Эндора.

— Грегор, — прошепелявил он окровавленными губами, — ты сказал, что будешь дома.

Зерновой джоиликер с колотым льдом и ломтиком лимона!

Мы сидели в моей святая святых. Эндор принял предложенный напиток и усмехнулся:

— Ты еще помнишь.

— В старые добрые времена я смешивал твою излюбленную выпивку бесчисленное множество раз, Титус.

— Ха! Припоминаю. Ты говоришь о том заведении на улице Зансипля? Там еще хозяин пропивал всю выручку?

— «Жаждущий Орел», — ответил я.

Он все помнил. Но, казалось, Титус испытывает меня.

— Точно, «Жаждущий Орел»! Как ты и сказал, мы провели там немало ночей. — Он поднял свой бокал с прозрачной охлажденной выпивкой.

— Вскинь, опрокинь, и нальем еще по одной!

Я повторил старый тост и чокнулся своим хрустальным бокалом, наполненным дорогим амасеком.

На мгновение мне показалось, что мы и вправду вернулись в те прекрасные старые времена. Тогда нам обоим было по девятнадцать лет, в наши головы то и дело ударяли моча и прометиум, нас недавно подняли до ранга дознавателей, и мы, студенты старого инквизитора Хапшанта, готовы были выйти на бой со всей чертовой Галактикой. Только пять лет спустя, почти одновременно, нас повысили до полного инквизиторского чина и наши карьеры начались всерьез.

В девятнадцать лет, пьяно покачиваясь, мы кутили в дрянном баре на улице Зансипля, посмеиваясь над своим прославленным наставником и сливаясь с жизнью. Сливаясь с ней настолько безудержно, как, наверное, возможно только в юности.

Другая жизнь. Далекая и безвозвратно ушедшая. Теперь я уже не тот Грегор Эйзенхорн. А этот мужчина с длинными, подвязанными шнурком седыми волосами и покрытым шрамами лицом, одетый в термоблокирующий костюм, больше не был прежним Титусом Эндором.

— Ты мог бы и предупредить, — начал я.

— Что я и сделал.

— А еще тебе стоило присоединиться к нам за ужином, — пожал я плечами. — Джарат снова превзошла себя.

— Я понимаю. Но тогда… — Он сделал паузу и задумчиво погонял по кругу кубики льда в бокале. — Но тогда стало бы известно, что инквизитор Эндор нанес визит инквизитору Эйзенхорну.

— Всем и так прекрасно известно, что они старые друзья. В чем проблема-то?

Эндор поставил бокал на стол, расстегнул застежки на поясе и стянул через голову верхнюю часть своего маскировочного костюма.

— Слишком жарко, — заметил он.

Его нижняя рубашка потемнела от пота, а на шее на черном шнурке все так же висел кривой зуб заураптора. Да, этот зуб. Много лет тому назад я извлек его из ноги Титуса, после того как ему удалось прогнать зверя. Это случилось на Бронтотафе дюжину десятилетий тому назад, а то и больше. Тогда мы вдвоем помогали Хапшанту в операции, проводимой в туманных топях этой планеты.

— Я прибыл сюда ради Новены, — сказал он. — Меня вызвали, чтобы присоединиться к свите Орсини. Смею предположить, то же самое можно сказать и о тебе. Мне хотелось поговорить с тобой и сделать это как можно дальше от любопытных ушей.

— Поэтому ты и вломился в мой дом?

Он глубоко вздохнул, прикончил свою выпивку и пошел к бару в углу комнаты, чтобы налить еще.

— У тебя неприятности, — произнес он.

— В самом деле? С чего бы это?

Как ни в чем не бывало, Эндор продолжал срезать цедру с лимона.

— Не знаю точно. Но ходят слухи.

— Всегда ходят какие-нибудь слухи. Он резко повернулся ко мне:

— Отнесись к этому серьезно. — Его глаза неожиданно приобрели очень жесткое выражение.

— Договорились, я слушаю.

— Ты знаешь, как крутится мельница слухов. У кого-то всегда имеется причина их распускать. Стали ходить кое-какие россказни. И поначалу я не обращал на них внимания.

— Россказни?

Он вздохнул и уселся в кресло с новой порцией выпивки.

— Поговаривают, что ты… нечестив.

— И что именно говорят?

— Будь ты проклят, Грегор! Я же не один из твоих подозреваемых, которых надо допрашивать! Я пришел как друг.

— Друг, который взломал мне дверь и одет в маскировочный костюм…

— Ты не мог бы заткнуться хотя бы на минутку?

— С удовольствием. Если ты перейдешь наконец к делу, — помедлив, ответил я.

— В первый раз я просто услышал, как кто-то наговаривает на тебя.

— Кто?

— Не имеет значения. Я вмешался и высказал им все, что думаю. Но потом я снова услышал эту историю. Эйзенхорн — нечестивец, сбился с праведного пути.

— В самом деле?

— Потом я услышал другое. Теперь говорили уже не «Эйзенхорн — нечестивец», а «Есть серьезные люди, имеющие повод полагать, что Эйзенхорн стал нечестив». Так, словно эти подозрения приобрели официальный статус.

— До меня ничего подобного не доходило, — произнес я, усаживаясь поудобнее.

— Конечно нет. Кто же мог сказать тебе такое в лицо, кроме друга… или судебного собрания Внутренних Расследований?

Я приподнял брови:

— Ты, похоже, и в самом деле обеспокоен, верно?

— Чертовски верно. Кто-то держит тебя на прицеле. Кто-то, имеющий влияние в высших эшелонах. Каждый твой поступок да и вся карьера находятся под наблюдением.

— Ты делаешь выводы на основе слухов? Да ладно тебе, Титус. Я знаю многих инквизиторов, у которых найдутся причины поставить на мне крест. Монодоминанты из кабинета Орсини и идеалисты пуритане, сплотившиеся вокруг него в могущественный блок. Кроме того, радикалы со своими взглядами. Тебе это известно. Мы, амалатиане, среди них пользуемся дурной славой.

Я уже упоминал прежде, насколько мне ненавистна политика вообще. И нет ничего столь же бесплодного и утомительного, как попытки разобраться во внутренней политике самой Инквизиции. Мои собратья разбились на фракции, разделенные верой и интеллектуальным сектантством. Мы с Эндором относим себя к амалатианам, то есть придерживаемся оптимистичных взглядов и трудимся на благо поддержания целостности Империума, верим, что он функционирует в соответствии с планом божественного Императора. Мы сохраняем статус-кво. Выслеживаем преступников: еретиков, ксеносов, псайкеров — основных недругов человечества. И это, конечно же, является нашей основной целью. Но мы возьмемся за кого угодно, если почувствуем, что он может нарушить стабильность в Империуме, и готовы идти до конца, вплоть до вмешательства в межпартийные войны августейших институтов нашего общества. Мне всегда казалось несколько забавным, что мы стали частью фракции, борющейся против фракционности.

Мы утверждаем, что относимся к пуританам. Конечно, так оно и есть, если сравнивать нас с ультрарадикальными фракциями Инквизиции наподобие иствааниан и реконгрегаторов.

Но нам столь же чуждо и крайне правое крыло пуританских фракций — монодоминанты и торианцы, часть которых почитает за ересь даже использование обученных псайкеров.