с детским пафосом прочитал Витя.

— Шампанского новому молодому веку! Шампанского грозному ребенку! — весело выкрикнул Саламатин. Он выскочил из-за стола и подошел к Вите с бокалом.

ловко сымпровизировал Саламатин, подавая шампанское Вите.

— Не «трепещущий», а «трепещущий», — серьезно поправил Витя, под общий хохот и аплодисменты.

— Буржуйский экспромт экспорчен! — язвительно заключил Костя.

— Константировал Константин! — дурачась подхватил Федя Рощин.

Все оживленно и пустозвонски болтали.

Душою компании быстро стал Саламатин. Он привлекал общее внимание и своим действительно незаурядным богатством, которое делало его одним из виднейших людей города, а также своей образованностью, находчивой живостью, воспитанностью иприятной, несколько нарочито артистической внешностью мужественного тридцатилетнего денди… Глядя на него, Анемаиса Адамовна удовлетворенно думала, что он с охотой был бы принят в доме губернатора и у прокурора, ему были бы рады в доме управляющего банком и среди «отцов города». Но, избрав их, интеллигентское общество, он словно отмежевался от местных бюрократов, как и от денежных воротил, мукомолов, фуражных лабазников, шорных и скобяных торговцев. И он был ее, Анемаисы Адамовны, собственным гостем. Это она, познакомившись с ним через Горелова на концерте, пригласила его бывать в доме, а при рассылке приглашений на встречу Нового года настояла, чтобы Виктор Сергеевич послал и ему пригласительное письмо.

Объездивший страны Европы, после Москвы учившийся в Лейпциге, слушавший лекции по экономике в Англии, он умел рассказать остроумно об иноземных порядках. Он сам, наконец, был достаточно «лево» настроен, чтобы не внести диссонанса в рощинскую атмосферу.

В этом году Саламатин возвратился из Скандинавских стран, где совершал какие-то торговые сделки и изучал лесоводство и сплав леса по горным рекам. По приезде оттуда он, между прочих дел, открыл магазин игрушек и развлечений, где несколько дней сам весело торговал, показывая пример вновь нанятым двум хорошеньким барышням-продавщицам, чем привлек толпу покупателей.

— Чудак! Забавляется! — говорили в городе.

В те же дни он неожиданно выступил перед городской управой с предложением устроить в городе электростанцию…

О Саламатине преувеличенно говорили как о смелом предпринимателе нового типа, несущем цивилизацию передового Запада в преддверие русской Азии.

Ворчание старозаветных купцов, которые называли Саламатина «стрикулистом» и уверяли, что кости его отца потеряют в могиле покой от его несолидных проделок, только возбуждало к нему сочувствие «просвещенного» обывателя.

В рощинском доме этот веселый малый сразу стяжал симпатии своим эксцентрическим появлением и смешным экспромтом по поводу стишка, произнесенного Витей.

Наталья Федотовна Зотова в разговоре отметила, что Вите к лицу его белый костюмчик балетного принца.

— Да, да, очень идет, прелестно! — согласилась польщенная Анемаиса Адамовна.

— А пожалуй, ко всем остальным «украшениям жизни» стоит прибавить устройство маскарадов, — выпалил возбужденный обстановкой гимназист Сережа Родзевич. — Почему бы на праздник не устраивать маскарады? Митрофан Прокофьич! Вы видели карнавал за границей? — громко спросил он.

— Заезжал из любопытства в Рим специально во дни карнавала, — оживленно откликнулся Саламатин. — Весь город на улицах. От толпы ни пройти, ни проехать — схватят, закружат, затянут к себе в хоровод, заставят петь песни, плясать под скрипку, зацелуют, затащат куда-нибудь в кабаре…

— Доктор, вы тоже ведь были в Париже на карнавале? — спросил Федя Рощин Баграмова, желая «сбить спесь с буржуя», который уж слишком стал центром внимания.

— Французы — народ веселый, — ответил Баграмов. — Карнавал — это праздник улицы, радостный, весь под хмельком, но не пьяный. Улицы полны танцующих, полны песен. И, представьте себе, — казаки и жандармы отсутствуют! Вряд ли у нас такое возможно… Разве на ярмарке…

— Русский народ по природе не мрачнее, пожалуй, французов! — возразил Саламатин.

— Браво, браво! Давайте устроим на масленице маскарад! — увлеченно воскликнула Наталья Федотовна, обращаясь к Саламатину, который, как ей в эту минуту казалось, мог сделать все, что ему захотелось бы.

— Ваше желание — закон для вашего рыцаря! — с шутливым пафосом поклонился ей Саламатин. — Да здравствует маскарад!..

— В маскараде люди удовлетворяют желание сыграть роль, стать на время не тем, что они в самом деле, — с глубокомысленным видом почти продекламировал Зотов. — В маскараде и танце заложены подсознательные начала театрального действа…

— П…послушай, буржуй! А поч…чему бы тебе не устроить театр? — выкрикнул через стол Костя. — К…каких-нибудь пятьдесят — сто тысяч целк…ковых, и тебя возблагодарят поколения! Гамлеты и Офелии, Отелло и Яго, Хлестаковы и Сквозники-Дмухановские склонятся перед тобой… Я уже не г…говорю о прелестных дамах нашего города!

— Мой старый друг Константин Константинович более чем остроумен! — шутливо отозвался Саламатин. — Пол сотни тысяч моих, остальные — твои, и дело в шляпе — строим театр!..

— З…за…а театр и меценатствующих буржуев мой новогодний тост! — откликнулся Коростелев.

— За новый театр! За украшение жизни! — выкрикнули с пафосом Наталья Федотовна и хозяйка.

— Что касается украшения нашей ж…жизни, то мне она представляется в этом свете как г…гигантская выгребная яма, украшенная гирляндами роз. Украшать эту яму обойдется дешевле, чем на ее месте устроить ба-ассейн для купанья, — с обычным своим сарказмом продолжал журналист.

— Оригинальные эстетические концепции моего друга, как и всегда, сверкают алмазами таланта и, так сказать, антивдохновения, — огрызнулся Саламатин.

— Патологический случай здорового пессимизма! — откликнулся доктор Баграмов. — К сожалению, действительность мало нас вдохновляет на украшения. Украшать нищету — это значит прятать ее в мишуре.

Но Костя был уже склонен спорить со всеми.

— А я утверждаю, Иван Петрович, что я — оптимист! Театр для меня н…не сусальное «украшение жизни», а одно из орудий, для ее коренной перестройки.

— Сделайте Константина Константиновича директором театра — и он за кулисами устроит доходнейшую фабрику для изготовления бомб, — обратился Горелов к Саламатину.

— Для этого было бы удобнее администрировать пиротехнической мастерской, — отозвался Вася Фотин. — Но» кстати сказать, Константин Константинович противник равашолевских методов. Он, сколько я знаю, бомбы не признает.

— Серьезные санитарные мероприятия никогда не ограничиваются охотой с бомбами на каждую вошь и клопа в отдельности! — поддержал его Костя.

— Господа, господа! Пощадите! Несут пломбир! — обратилась к мужчинам Анемаиса Адамовна. — Костя, нельзя ли без этих ужасных… животных!..

— Пломбир есть десерт, охлаждающий страсти, распаленные Бахусом, — произнес Горелов. — Подчиняюсь хозяйке! Вашу ручку, мадам! — почтительно обратился он к Анемаисе Адамовне, пользуясь случаем для еще одного поцелуя ее изящной, душистой руки.

— Так как же, Митрофан Прокофьевич, с театром! — мило жеманясь, спрашивала Наталья Федотовна.

— На паях с Константином Константиновичем! — отшутился Саламатин.

— Буржуй не верит в д…доходность этого предприятия, потому и старается увильнуть! — откликнулся Коростелев.

— И совершенно напрасно не верите, Митрофан Прокофьевич! Театр даст бесспорный доход! — воскликнул Зотов. — Даже любительские благотворительные спектакли…

— Дорогой Антон Александрович, напрасны надежды! — перебил Саламатин. — Зритель, зритель у нас не созрел. Не созрел, чтобы зрить театральные зрелища, — скаламбурил он. — Интеллигенции мало-с! А простой народ, так сказать — пролетарий, всегда предпочтет театру кабак… Я убежден, что театр-в нашем городе действительно не окупит себя.