— У вас анемия, — традиционным тоном продолжала хозяйка, упорно не желавшая признавать страшного слова «туберкулез», — а вы манкируете здоровьем!

Продолжая любоваться собою в зеркало, Анемаиса Адамовна подошла к елке и заботливо поправила криво висевшую золотую птичку.

— Ч…чахотка! Чахотка, моя драгоценная Анемаиса Адамовна, не анемия, ч…чахотка-с! — вдруг раздражаясь ее безразличной «заботливостью», выкрикнул журналист. — Пить — умереть, и не пить — умереть, так уж лучше пить! В том издревле Руси веселие!.. Да что — у меня чахотка! — вдруг оборвал Коростелев свою крикливую тираду. — Ну, умру — одним губернским газетчиком станет меньше… А вы слыхали, б…барынька, что Чехов, Антон Павлович Чехов болен чахоткой?! Че-ехов! Сердце и совесть интеллигентной России! Во-от в чем трагедия русской жизни! Ч…Чехов гибнет!..

— Тебе бы поехать в Крым самому, полечиться, попить кумыса, отдохнуть! — сказал адвокат. — Уж Чехов-то «как-нибудь» не пропадет!

— Говорят, он красивый мужчина, — сказала Анемаиса Адамовна. — Женщины вьются вокруг, артистки?

— Какая нам разница, Ан-немаиса Ад-дамовна, золотко! — дрогнувшим голосом вдруг с раздражением и обидой воскликнул Коростелев. — От чахотки он гибнет, вот что!!

Он мимолетно притронулся стопкой к краешку стопки хозяина и запрокинул свою в рот, показав при этом огромный кадык на тощей, петушьей щее, свободно торчавшей из слишком широкого и не очень белого воротника…

— Мир дому сему. Здравствуйте, господа! — потирая с мороза руки и несколько косолапо входя в столовую, густым басом провозгласил новый гость Рощина — доктор Баграмов, рослый, широкобородый, русый мужчина, лет на десять моложе хозяина, со всклоченными волосами, сбившимся набок галстуком и, как Коростелев, в слегка помятом костюме, не по-праздничному дополненном высокими белыми валенками. — Вечер добрый, пани Анемаиса Адамовна! — неуклюже подражая польской речи, обратился, к Рощиной доктор. И хотя не в его манере было целовать дамам руки, но в этом доме он всегда считал долгом «приложиться к ручке» хозяйки. Ему казалось, что этого требовал «польский этикет». — Эх, медведь! — упрекнул он себя. — И ручку-то инеем замочил с бороды и усищ! Не взыщите, пшепрашем, пани, ведь я быдло, мужик!

Вслед за ним горничная, отряхнув в прихожей от снега, внесла убитую горную козочку.

— То есть мой подарунок малый вам, пани Анемаиса, — сказал доктор.

— Удружи-ил, Иван Петрович! — весело воскликнул адвокат. — А мы уж решили, что не приедете. Не смели и думать, что осчастливите! — радушно тряся широченную руку доктора и рассматривая козу, говорил хозяин.

— А где же Юля? Юлечка, где же вы?! — обратилась громко хозяйка, полагая, что жена Ивана Петровича задержалась у зеркала, и оживленно направляясь в прихожую.

— У Юлии Николаевны не очень здорова мать. Она не смогла уехать. А меня к вам судьба занесла! — отшутился доктор. — Пшепрашем, пани, ваш паркет будет цел — я в галошах! — поспешил заявить он, заметив неодобрительный взгляд хозяйки, скользнувший по его белым валенкам.

— Нет, я подумала, как вы будете танцевать… Все да мы и барышни будут на вас в обиде, — игриво сказала Рощина, скрывая досаду.

Доктор Баграмов работал в земской больнице, часах в шести езды по железной дороге от города. Рощины даже любили шумные наезды Баграмова, лохматое и косолапое добродушие всей его фигуры, басовитый голос, дымящуюся трубку в зубах и его манеру делать охотничьи подношения, вроде сегодняшней дикой козочки. Удачливый охотник, Баграмов в немногое свободное от работы время, случалось, бродил по лесам в окрестностях больницы, карабкался по утесам верхом и пешком и любил об этом рассказывать. Его рассказы иногда утомляли, но так как наезды доктора бывали не часты и всегда краткосрочны, то всем было даже приятно для разнообразия послушать его охотничьи рассказы или случаи из врачебной практики.

Иногда он приезжал со своей совсем молоденькой, некрасивой, большеротой и большеглазой женой, Юлией Николаевной, которая вечно стремилась в город и жалобно говорила знакомым о давящей тоскливости их деревенской жизни. В обществе она была милой, приятной.

Детей у Баграмовых не было. Жили они втроем с матерью Юлии Николаевны, и со стороны Баграмова было просто жестокостью приехать в город к Новому году, не взяв с собою Юлю.

«Как это, должно быть, ужасно для молоденькой женщины — жить с таким косолапым в деревне!» — думала Рощина, неодобрительно оглядывая Баграмова. Ансмаиса Адамовна стремилась совсем не к такому обществу, какое её окружало. Как мечталось ей жить в Петербурге, в Варшаве, хотя бы в Москве и быть душою интеллигентного и широкого дома! А вместо того вот встреча Нового века в отнюдь не блестящей провинциальной компании. Костя в грязной манишке и доктор… в валенках…

— Бардзо дзенькую, пани, но учиться танцам мне поздно! — шутя сказал доктор. — Какой я танцор, голубушка Анемаиса Адамовна! Вы извините за валенки, право! Мы с Юлей не думали, что я задержусь в городе. Я привез неотложного хирургического в больницу, мечтал встречать Новый год в семье, да вдруг на железной дороге снежный занос, и я оказался отрезан от Юли… Тогда я решил козочку не отправлять с посыльным, а самолично повергнуть к вашим стопам…

— Ну, значит, спасибо козе! — громко, чтобы загладить косой взгляд жены, заговорил адвокат. — Ну-ка, трахнем с морозца! — с не идущей к его степенному виду удалью произнес Рощин и налил доктору водки.

— А эта коза, между прочим, едва не свернула мне голову, — начал рассказ доктор. — Удивительно шустрый скот. Стоит на утесе. Я только вскинул ружье — она скок через пропасть. Я бац ее влёт, как птицу… И рухнула между скал… Пришлось мне туда спускаться. Камни обледенели…

— Милостивые государи и прелестные дамы! С наступающим Новым веком, с новым счастьем и новым здоровьем! — звучным и приятным голосом перебил рассказ доктора новый гость — присяжный поверенный Горелов, щегольски одетый, изящный, благоухающий, обаятельный и сегодня особенно молодой, несмотря на свои сорок восемь. — Анемаиса Адамовна, разрешите — от сердца, — сказал он, бережно раскутывая из упаковки букет живых роз.

— Боже, прелесть какая! Откуда?! — радостным смущением вспыхнула хозяйка.

— Из собственных оранжерей господина Трубачевского, не вице-губернатора, а младшего братца, председателя земской управы.

— Да как же вы их… — заикнулся Рощин, досадуя, что не он доставил жене такой изящный новогодний сюрприз.

— Профессиональная тайна-с! — шутливо отозвался Горелов.

Все, даже Коростелев, который не переваривал Горелова, залюбовались цветами, столь необычными в новогодний вечер. Хозяйка с кокетливой признательностью выглядывала из-за букета. Большие серые глаза ее заблестели, и она еще больше похорошела.

— Р…разрешите вдо…дохнуть, — неестественно приблизив лицо к букету, сказал журналист. Он громко потянул в себя носом и вдруг скорчил мину. — Е-если бы эти розы не пахли т…тленом Российской империи…

— Перестаньте, ужасный вы человек! — махнув на него букетом, воскликнула Анемаиса Адамовна. — Слушать вас не хочу! Вы изливаете яд даже на эти чудесные розы! — И, пользуясь случаем, она выскользнула из комнаты.

— Господа, пойдемте в гостиную, а злачное место сие предоставим-ка попечению хозяйки, — предложил гостям Рощин. — Кстати, доктор доскажет, как он застрелил на лету козу…

Просторная голубая плюшевая гостиная была освещена белым светом шипящих газовых ламп на высоких подставках по всем четырем углам. Она сверкала натертым для танцев паркетом, с которого специально на этот вечер был снят голубой персидский ковер.

Постепенно гостиная наполнялась оживлением, говором. Каждые несколько минут из прихожей доносился звонок, слышались торопливые шаги горничной, и хозяин встречал в дверях новых гостей.

Приехал высокий седой и тощий Федот Николаевич Лихарев, бывший редактор одной, как он выражался, «крепко закрытой» газеты. Высланный сюда лет шесть назад с юга, Лихарев стал заведующим статистическим бюро губернского земства. Он явился к Рощиным с девятнадцатилетней дочкою Аночкой. За ними пришли зять Лихарева, модный в городе доктор Антон Александрович Зотов с молодой женой, старшей сестрой Аночки, Натальей Федотовной, дамой эффектной и красивой. Зотовы были известны в городе как ревностные организаторы благотворительных любительских спектаклей и вечеров-концертов, на которых Наталья Федотовна пела, а доктор аккомпанировал на рояле и декламировал.