Лондон. Пестрая толпа завсегдатаев цирка, собравшихся посмотреть выступление советских артистов. Разноязыкий гомон в фойе. И вдруг на чистом русском языке: «Владимир Григорьевич, можно вас?» Как будто и не в Лондоне вовсе, а в Москве, на Цветном бульваре мимоходом окликнул старый знакомый.

Дуров обернулся. Перед ним стоял небольшого роста пожилой человек. Респектабельная лысина. Аккуратный пиджачок. Клерк, вышедший на покой, — таких в Лондоне тысячи. Вот только плечи, пожалуй, широковаты для клерка. Да и в улыбке проскальзывает что-то профессиональное, актерское.

Тем временем незнакомец заговорил. Голос его звучал глухо, взволнованно и удивительно контрастировал с будто приклеенной безликой улыбкой.

— Я русский, не удивляйтесь. Старый русский цирковой актер. Работал с вашим дедом. Потом перешел в силовой жанр. Когда вы приехали в Лондон, я долго колебался — подойти к вам или нет. Уж больно много между нами теперь границ. Но ведь душа моя — в России, на Родине… А тут еще мне на глаза попалась газетная заметка: «Старый „русский лев“ Георг Гакеншмидт в Нью-Йорке напутствует молодых русских силачей». Это было, когда советские штангисты приезжали в Америку. А ведь Гакеншмидта называли Львом тогда же, когда меня называли Самсоном. Нам обоим не повезло: последние годы жизни и — далеко от родины. Но ведь если Георг смог поговорить с нашими ребятами, почему же мне нельзя?

Самсон заметно волновался. Речь его становилась все более сбивчивой.

— Я не отниму у вас много времени. Я знаю — у вас очень напряженная программа. Но уж не откажите старику — я так хочу услышать от вас рассказ о сегодняшнем нашем цирке. Пожалуйста, очень прошу вас…

Вернувшись в Москву, народный артист СССР Владимир Дуров так рассказывал об этой встрече на страницах журнала «Советский цирк»:

— …В Лондоне среди наших новых знакомых оказался артист Самсонов — русский человек, которого превратности первой мировой войны оторвали от родины. Этот очень известный артист восхищенно, с гордостью говорил об успехах советского цирка в Англии, жадно расспрашивал нас о положении артистов в СССР, о системе подготовки кадров в нашем цирке. Узнав о существовании в Ленинграде музея циркового искусства, Самсонов попросил передать туда его красочные афиши… «Вы не можете себе представить, — говорил он нам, — каким непререкаемым авторитетом пользуется советский цирк в Англии. Англичане любят артистов из СССР, всегда тепло отзываются об их выступлениях».

С тех пор имя Александра Ивановича Засса (Самсонова), замечательного русского артиста-силача стало все чаще и чаще появляться на страницах наших газет и журналов. Его поразительные выступления, эти подвиги силы, за которые он и получил прозвище Железный Самсон, не перестают восхищать не только историков цирка, но и всех любителей силовых упражнений. А их в нашей стране немало.

Но статьи об Александре Ивановиче носили односторонний характер. В них основной упор делался на сенсационность номеров Самсона: человек поднимает за колесо тяжело груженный автомобиль; ловит руками 90-килограммовое ядро, вылетевшее из пушки; продев одну ногу в петлю, висящую под куполом цирка, удерживает в зубах платформу с пианино и играющим музыкантом. И так далее…

Значительно меньше внимания уделялось спортивной стороне его номеров. А ведь в начале нашего века силовой цирк и тяжелая атлетика практически не разделялись. В то время соревнований по поднятию тяжестей, подобных нынешним, не существовало. Единственным местом, где выступали силачи, был цирк. Блестящие успехи русских борцов и атлетов-гиревиков на цирковых аренах вошли в золотой фонд истории спорта. Поэтому мы и решили собрать по крупицам сведения об одном из сильнейших людей XX века, приподнять завесу тайны, которой были окутаны тренировки Железного Самсона.

Интересным казалось проследить, как крепла не только сила, но и воля этого удивительного человека, как в тяжелейшей жизненной школе вырабатывался его характер — ведь многие номера Самсона требовали незаурядного мужества!

Книга эта не претендует на биографическую строгость. Однако основывается она на документах и воспоминаниях людей, знавших Александра Ивановича Засса.

Серым осенним утром на безымянном хуторе, недалеко от Вильно, в доме Ивана Петровича Засса родился сын. Новорожденного назвали Александром, в глубине души надеясь, что ждет его славное будущее, достойное великих тезок.

Гордое имя — это почти все, что могла дать большая семья новому ее члену.

Шура был пятым ребенком. Мать со смешанным чувством гордости и горечи смотрела на кривящийся в гримасе крика ротик малыша: еще новый рот, а чем кормить? Большая семья — единственное богатство бедняка. И хоть ты разбейся — достатка не прибавится. Да откуда взяться-то? Земля бедная, дом чуть не по крышу в болоте, а за окном опять дождь. Пропадет урожай, жди года голодного.

Может, и не пережила бы семья ту зиму, да посоветовал свояк поехать за Волгу, в имение княгини Юсуповой. Много не обещал, но сытный стол посулил. Зато уж и работа, конечно, до седьмого пота…

Недолго собирались, скарб небогат. За гроши продали соседям то, что можно было продать. Сели в поезд и увидели, что земля-то большая, можно сказать, бескрайняя — поля, поля, леса да перелески, города великие и малые. Не торопясь катился паровоз через всю Россию.

Подъехали к Саранску. Дальше — на лошадях, по степи, под знойным, безжалостным, несмотря на осеннюю пору, солнцем. Жутковато показалось после привычного лесного, болотного края — степь без предела, солнце да ветер.

Вот, наконец, и господский дом. Управляющий строг: имение громадное, два десятка деревень. Из конца в конец — больше тридцати верст. И везде нужен глаз, чтобы не оскудевала хозяйская казна. Дети старшие — тоже на работу: кто в поле, а кто помогать пастухам. Выходить завтра. Все.

И случилось так, что скоро, очень скоро начал маленький Шура самостоятельную жизнь. Отца почти не видел — он со старшими ребятами в поле от зари до зари. А мать с младшей сестрой то на кухне, то обед несут косарям, то в доме уборка, то еще что.

Одиноко крошечному человеку — в пустом доме ни души. Вот разве что щенок, маленький, пузатый, на толстых лапах. На том они и подружились, стали друг для друга товарищами в одиноких играх. А когда оба выросли, оказалось, что понимают они друг друга с полуслова, с полувзгляда. Пес, повинуясь мальчику, охотно проделывал всяческие уморительные трюки: ходил на задних и передних лапах, кувыркался и даже «подпевал» своему хозяину заунывным собачьим баритоном. Смотрели на эти бесплатные представления батраки, возвращающиеся с поля, и награждали маленьких артистов веселым смехом. С ними вместе смеялся и мальчик. И даже пес, носивший теперь роскошную кличку Хан, казалось, хохочет своими черными добрыми глазами.

А когда пришла пора маленькому Шуре выходить на работу, он своего любимца Хана не бросил. Правда, и работа к этому располагала. Взял управляющий мальчика к себе посыльным. То туда сбегай, то туда сходи — то в кузню, то на скотный двор, то в соседнюю деревеньку. Выучился Шура ездить верхом. Так они и служили втроем — Шура, Хан и старый мерин Форсун, которого управляющий приказал давать Шуре для дальних оказий.

Это трио было предметом постоянных беззлобных насмешек всех рабочих в имении. Да и было от чего развеселиться — тощий, тяжело перекидывающий ноги мерин, на нем лихо подбоченившийся коренастый, дочерна загорелый малыш, а рядом — рыжий, кудлатый пес.

Тогда-то и услышал впервые будущий знаменитый артист слово «цирк». Произнес его конюх дядя Гриша. Личностью Григорий был примечательной. Служил он когда-то в кавалерии, говорят, воевал даже «с туркой». Оттуда принес Георгиевский крест да пустой рукав. И еще принес безудержную любовь к лошадям. На всю жизнь запомнил маленький Александр, как «беседовал» дядя Гриша со своими подопечными и как понимали его эти большие добродушные животные.