Жизнь в Копенгагене. – Первые шаги. – Знакомство с Сибони. – Новый круг знакомых и покровителей. – Сношения с театром. – Танцевальная и хоровая школы. – Критическое положение. – Неудачные попытки писать для сцены. – Отъезд в Слагельсе.

Четырнадцати лет от роду приехал Андерсен в Копенгаген. По незнанию жизни и безграничной вере в будущее он походил на ребенка, смело ступающего в пустое пространство в полном неведении опасности и в уверенности, что его кто-нибудь поддержит. Андерсен начал с того, что, имея в кармане меньше десяти риксдалеров (8 рублей), взял номер в гостинице, конечно самой скромной. Потом он пошел бродить по улицам. Городская суета его не смутила. Это отвечало его представлению о первом городе в мире. Главной целью его прогулок был театр. Он осмотрел со всех сторон это наиболее интересное для него здание, которое он считал в некотором роде своим будущим отечеством. На площади какой-то барышник стал предлагать ему билет. Андерсен горячо поблагодарил его, будучи уверен, что тот дарит ему билет. Человек этот подумал, что Андерсен над ним смеется, и так рассердился, что мальчик испугался и убежал.

На следующий день Андерсен нарядился в свой конфирмационный костюм, который считал верхом изящества и великолепия, надел между прочим и шляпу, доходившую ему до самых глаз, и отправился с рекомендательным письмом Иверсена к танцовщице Шаль. На лестнице перед дверью ее квартиры он встал на колени и начал горячо молиться Богу. Тут пришла служанка с провизией. Увидев Андерсена, она приняла его за нищего и с улыбкой протянула ему какую-то мелкую монету. Мальчик был очень оскорблен, возвратил деньги и потребовал, чтобы его впустили в квартиру. Танцовщица смотрела на него с большим удивлением. Она не знала того, кто рекомендовал Андерсена, а вид мальчика и манеры показались ей очень странными. Нимало не смущаясь, заговорил он о том, как счастлив, что может поступить на сцену. На вопрос ее, в какой пьесе он думает играть, он сказал: «В „Сандрильоне“, – я так люблю эту вещь». Он видел эту пьесу в Оденсе и знал наизусть всю главную роль. Желая показать свое искусство, он тут же попросил позволения снять сапоги для большей легкости, взял в руки шляпу вместо тамбурина и принялся танцевать по комнате и петь какое-то место из роли Сандрильоны. Необычайная живость и решительность его манер в соединении со смешным костюмом производили странное впечатление. Впоследствии Андерсен узнал, что танцовщица приняла его за помешанного и поэтому постаралась скорее спровадить, но тогда он ничего этого не понял. После визита к Шаль он отправился к директору театра. Это был довольно важный господин, что нимало не смутило мальчика.

Директор сказал ему, между прочим, что он слишком худощав для сцены.

– О, – возразил Андерсен, – если я буду получать хотя бы тысячу риксдалеров за ангажемент, то я, конечно, потолстею.

Это очень не понравилось директору. Он строго посмотрел на мальчика и сказал, что принимает в труппу только тех, кто хорошо воспитан.

Андерсен не понял, в чем заключалась его вина, и был очень огорчен. С горькими слезами молился он Богу и думал, что, вероятно, уже начались те страдания, которые должны привести его к славе. В утешение горячий театрал взял себе билет на представление оперы «Поль и Вирджиния». В момент расставания влюбленных он горько расплакался, чем возбудил участие двух соседок. Они стали его утешать, а одна даже дала ему порядочный кусок бутерброда с колбасой. Андерсен объяснил, что плачет о своей собственной судьбе, представляя, что театр – его Вирджиния, и зная, что расстаться с мечтой о нем ему будет так же тяжело, как расстаться Полю с его возлюбленной. Женщины не поняли его слов. Когда же он объяснил им свое положение, не нашли ничего лучшего, как дать ему еще бутерброд.

На другой день Андерсен пересчитал свои деньги, у него оставался один риксдалер (75 копеек). Тогда он решил поступить в ученье к столяру. Там с ним случилось нечто вроде того, что уже было на фабрике. Его привели в ужас грубые шутки товарищей, которые стали дразнить новичка, заметив его стыдливость. Мальчик со слезами убежал из мастерской и объявил хозяину, что не хочет у него оставаться.

Тут он вспомнил, что читал в какой-то газете об итальянском певце Сибони, который был директором Копенгагенской консерватории. Андерсен отправился к нему учиться петь, заранее уверенный в успехе. Он попал к Сибони во время большого званого обеда и на кухне рассказал служанке свою историю. Та приняла в нем • большое участие, передала гостям все, что от него слышала, и привела его в столовую. За столом сидели, между прочим, композитор Вейсе и поэт Баггесен. Сибони повел Андерсена к фортепьяно, чтобы попробовать его голос. Мальчик пел и декламировал стихи. Последнее стихотворение было очень печальное. Андерсен вспомнил о своем одиночестве и кончил стихи настоящими слезами. Это произвело большой эффект. Ему стали аплодировать. Баггесен сказал, что из него выйдет толк, а Сибони обещал заняться его голосом, выразив надежду, что со временем он сможет петь на королевской сцене. Мальчик был на седьмом небе! Он плакал и смеялся от радости и ушел совсем счастливый.

Служанка Сибони посоветовала ему пойти также и к композитору Вейсе, что Андерсен и исполнил, а так как Вейсе сам начал свою карьеру таким же бедняком, как Андерсен, то тем охотнее принял в нем живое участие и прежде всего позаботился о том, чтобы обеспечить юного ученика в материальном отношении. Он собрал для него единовременно 70 риксдалеров (52 рубля) и, кроме того, обещал давать ему ежемесячно 10 риксдалеров (8 рублей). Для Андерсена это было настоящее богатство. Полный надежд, написал он домой длинное радостное письмо.

Со своей стороны Сибони не только занимался с Андерсеном пением, но также разрешил мальчику проводить целые дни в его квартире. Как сам Сибони, так и жившая у него племянница прекрасно относились к новому ученику. Его кормили и обращались с ним как с равным, но особенно хорошо чувствовал он себя на кухне, в обществе двух веселых служанок и повара-итальянца. Сибони был прекрасный учитель и хороший певец итальянской школы, но не имел в Копенгагене никакого успеха, так как в то время в Дании не признавали итальянской музыки, вошедшей несколько позже в большую моду. Несмотря на истинную доброту и деликатность, Сибони имел суровый вид, что очень пугало впечатлительного мальчика во время уроков пения, продолжавшихся около года. Голос Андерсена находился в то время в переходном состоянии и потому требовал особенно осторожного обращения. Между тем приходилось ходить на уроки в холодную и сырую погоду в дырявых сапогах и легком платье, так как мальчик не имел возможности купить новые вещи. От этого он потерял голос, и уроки пения пришлось оставить. Сибони сказал ему прямо, что из него не выйдет певца, и посоветовал вернуться на родину и заняться каким-нибудь ремеслом. Таким образом, надежды Андерсена на карьеру оперного певца рухнули, и он остался без всякой поддержки. Другой на его месте, вероятно, упал бы духом или бросил бы всякие смелые мысли. Но Андерсен обладал удивительной верой в себя и в людей. Это его и спасло. Он вспомнил, что в Копенгагене живет поэт Гульдберг, брат того самого полковника Гульдберга, который покровительствовал ему в Оденсе и водил его к принцу Христиану. Андерсен написал ему письмо, в котором рассказал про свое бедственное положение, затем отправился к нему лично. Гульдберг принял его самым лучшим образом. Увидевши из письма Андерсена, как плохо его правописание, Гульдберг обещал учить его по-датски и по-немецки. Немецкому языку мальчик уже пробовал учиться и прежде, чтобы объясняться с Сибони, который совсем не знал датского, по-немецки же говорил, хотя и плохо.

Добрые люди не дали умереть с голоду бездомному и беспомощному скитальцу. Гульдберг, Вейсе и некоторые другие, сложившись, составили известную сумму, на которую Андерсен мог жить некоторое время. Ему выдавали 16 риксдалеров (12 рублей) в месяц. За эти деньги ему удалось получить у хозяйки дома, где он жил раньше, большую пустую комнату без окон и обед. Андерсен был несказанно рад этому новому своему жилищу. Хозяйка потребовала сначала 20 риксдалеров (15 рублей), и, прежде чем она согласилась на 16 риксдалеров, он успел вынести немало горя. Его огорчала не столько возможность остаться без крова, сколько перспектива расстаться с хозяйкой, к которой юноша уже сильно привязался и на которую смотрел как на мать. Его мягкое сердце располагалось сразу решительно ко всем, с кем сводила его судьба.