Я окаменела, еще не все понимая, но уже чувствуя, что Владимир говорит правду.

А он, спохватившись, посмотрел на меня совсем трезвым, но каким-то очень тяжелым взглядом.

«Пьяный я, Нинка, давно водочки вволю не кушал, вот и треплюсь… Ты забудь, не говорил я тебе ничего, понятно?..»

«Нет, нет, — я словно очнулась. — Все говори! Только правду! Не скажешь сейчас — придет Иван, при нем скажешь!»

Владимир растерялся:

«Жена ты ему. И знать должна. Только не велел он тебе говорить».

Но в конце концов, слово за словом, рассказал он мне все. Родом они из Минска. В тридцать втором году отца их, Матвея Семенова, державшего заезжий двор на окраине города, раскулачили, и младший сын Костя подался в Москву. Шатался там по базарам, нашел себе дружков.

Однажды его компания решила ограбить стрелочницу, которая жила с сыном в железнодорожной будке. Стрелочницу и мальчика зарезали, но ничего не взяли, потому что женщина успела закричать и на крик прибежали люди.

Костиных друзей схватили, а он успел в ночной темноте вскочить на ходу в товарный вагон и скрыться.

Поехал в Запорожье. Несколько месяцев прятался там, а потом, подделав в паспорте фамилию и став вместо Семенова Соменовым, перебрался в Одессу. Работал в каменоломнях и все дрожал, что найдут его и там.

«В общежитии подружился с ровесником своим Петровым, — рассказывал Владимир. — Потом оба поехали в Крым. Костя подговорил какого-то урку убить Петрова. Шли ночью, вдоль моря, Костя и Петров. По пути присоединился к ним этот урка и убил Петрова железной трубой, а паспорт его отдал Косте. Так стал он Иваном Петровым. Понятно? Вот — знай да помалкивай! Ты с нами теперь в одной тележке, одной удавкой связана… А он тебе муж и красивую жизнь тебе делает».

Я была ни жива ни мертва. Сперва мысли мои заметались, как раненые птицы, потом все исчезло: и мысли, и чувства. Я даже плакать не могла. Слезы душили меня, но глаза оставались сухими.

Владимир снова стал пить, время от времени бросая на меня хмурые взгляды. Я больше не мешала ему. Молчала, и он тоже умолк.

Но вдруг меня прорвало — я залилась слезами. Никогда так не рыдала, как в тот вечер.

Плакала долго. Когда начала приходить в себя, увидела, что Владимир уже лежит на диване, раскинув руки, и спит.

Прошло сколько-то времени. Наконец около полуночи явился мой муж.

«Мой муж!» — я пишу сейчас эти слова и вспоминаю, сколько радости и счастья вкладывала я в эти слова! Я ведь любила его!

«Ты почему заплаканная? — сразу забеспокоился он. — Кто тебя обидел? Володька?» — и он сердито посмотрел на спящего брата.

Я не могла и слова вымолвить. У меня еще не было сил с ним говорить. Смотрела на него в упор, и мне казалось, что я схожу с ума. Вот ведь он, рядом, мой Ваня! Нет, нет, все это неправда, бред пьяного Владимира.

Я встала и, поколебавшись какое-то мгновенье, обняла мужа за шею обеими руками.

«Ваня, милый… Это ведь ложь! Ты — Ваня Петров, а не какой-то Костя Семенов. Ты — честный человек, ты труженик, и руки твои — чистые руки, нет на них крови, нет!.. Мне было так страшно слушать…»

Муж оттолкнул меня так, что я еле удержалась на ногах. Одним прыжком очутился он возле дивана и поднял Владимира. Потом швырнул его на пол и стал топтать ногами.

Я закричала и бросилась защищать Владимира.

Иван был страшен, глаза его горели безумным огнем, он грязно ругался. И, только поняв, что бьет не столько брата, сколько меня, остановился.

Потом сел на диван и молча смотрел, как я, пошатываясь, поднимаюсь с пола.

Владимир отполз в угол и не осмеливался встать.

Муж дышал тяжело, как астматик, и долго не мог отдышаться.

«Нина, — сказал он наконец. — Раз уж так вышло и я не уберег тебя от этого — слушай. Ты моя жена, я люблю тебя, и ты должна все знать. Ты понимаешь…»

Я села на стул. Руки и ноги у меня дрожали. От волнения я даже не чувствовала боли от побоев.

«Пожалуй, я виноват, что не рассказал тебе раньше», — начал он…»

В эту ночь подполковник Коваль не спал. В своем служебном кабинете он появился на час раньше обычного. Все страницы тетради Нины Петровой были пересняты на пленку. А сама тетрадь лежала в ящике его стола.

Подполковник приказал привести Петрова.

— Итак, — сказал он, когда Петров сел напротив него, — повторите, пожалуйста, что было с вами семнадцатого мая.

— Если угодно, тысячу раз могу повторить! — вскинул голову Петров. — Семнадцатого я вернулся домой с работы в восьмом часу вечера. Жены не было. Это показалось мне необычным: по вечерам она всегда бывала дома. И я сразу позвонил в милицию по ноль-два. Потом позвонил в Октябрьскую больницу, которая в тот день дежурила по городу. Мне ответили, что есть два неопознанных женских трупа. Я поехал туда. Мне показали одежду этих женщин. Это была не ее одежда. Потом я звонил в другие больницы, но Нины не оказалось и там. Утром восемнадцатого я пришел в милицию и написал об этом заявление. И только вечером узнал, что Нину нашли убитой…

Не глядя на Петрова, подполковник медленно постукивал пальцами по столу. Потом резко повернулся к нему:

— У вас есть родственники?

Управляющий не торопился с ответом.

— В Запорожье — племянник, Барсуков Николай. Не видел я его лет двадцать.

— А еще? — не сводя с Петрова пристального взгляда, спросил Коваль. — В Брянске?

— В Брянске? — недоуменно переспросил управляющий трестом, и в глазах его промелькнуло некое озарение, будто он неожиданно вспомнил то, что давно забыл. — Да, действительно, есть и в Брянске. Двоюродный брат, Семенов Владимир Матвеевич. Адреса его я не знаю.

Сердце Коваля забилось так, что казалось, слышит его стук и Петров. Подполковника охватило такое состояние, какое бывает у охотника, когда он нападает на след хищного зверя.

— Все время вы утверждали, что родственников у вас нет…

— Я думал, речь идет о родителях, о родных братьях и сестрах. А это ведь — дальние…

— Не очень, — едва сдерживая волнение, заметил подполковник. — Когда вы последний раз встречались со своим братом?

— Последний раз видел его — дайте вспомнить… Ну, лет десять назад. Точно не скажу. Он был проездом, зашел ко мне. А потом больше не звонил, не писал, связи с ним не было никакой.

— Вы, вероятно, были бы не прочь повидаться с братом, с которым потеряли связь? Ну, скажем, сейчас?

Управляющий трестом замер, потом заморгал глазами.

— Я не понимаю вас.

— А мне кажется, я выражаю свои мысли очень ясно: не хотите ли повидаться с братом?

— Странные шутки, — обиженно проворчал Петров.

— Никаких шуток. Но если у вас нет такого желания сейчас, мы можем это свидание отложить. А пока подпишите протокол. Добавить ничего не имеете?

— Нет, — резко ответил управляющий трестом и взял протянутую ему авторучку.

Коваль заволновался еще сильнее. Этого еще не хватало! Столько лет оперативной и следовательской работы, столько дел, столько людей, характеров, трагедий! Казалось, уже навсегда выработались профессиональная выдержка и равновесие, а вот — волнуется, как мальчишка. Подполковник прямо-таки заставил себя спокойно собрать бумаги на столе.

Петров отложил ручку и нетерпеливо заерзал на стуле, как человек, которого задерживают без надобности.

— Теперь скажите же наконец, — обратился он к подполковнику, — на каком основании меня арестовали? В качестве кого допрашиваете? Весной я был потерпевшим, отчасти свидетелем. А теперь?

Коваль ждал этого вопроса. Он достал из ящика стола чистую бумагу.

— Арестовали вас на основании постановления прокурора. А что касается обвинения, то вам предъявят его сегодня. Беседа наша еще не окончена. Итак, скажите, как ваши настоящие фамилия, имя, отчество?

— Петров Иван Васильевич, — невозмутимо ответил управляющий. — По-моему, Дмитрий Иванович, вам это хорошо известно.

— Ну, вот что, хватит нам с вами в прятки играть, Константин Матвеевич Семенов! Расскажите-ка лучше, почему живете под чужим именем?