Это был самый восхитительный весенний день на ее памяти. Апрель в Новой Англии и всегда-то чудесный месяц, свежий и ясный, а в это утро солнце сверкало еще ярче, листва деревьев и нарциссы сияли еще более чистыми красками, чем обычно. Во всех кинофильмах в дни похорон непременно идет дождь; прощающиеся унылым шагом подходят к могиле; поблескивают, все в каплях, раскрытые зонтики, и кажется, будто сам дождь оплакивает покойного. Но здесь, где хоронили Питера Джеймса Декстера, все было по-другому: священник просто опустил его останки, помещенные в металлическую урну размером в восемнадцать дюймов, в узкое, два на два фута, отверстие в земле.

«Так хоронят любимых собачек», – с горечью подумала Катарина. Как-то раз, в период просветления, ее брат с отвращением отозвался о католическом обряде погребения. Он попросил тогда, чтобы его кремировали, и она выполнила его желание. На отпевании присутствовали всего двое: семейный адвокат, формальный исполнитель его последней воли, и она сама. Усопший не оставил после себя ни цента, поэтому исполнение его последней воли могло быть лишь формальным.

В последних словах священника Катарина не нашла для себя ничего утешительного. Окончив службу, он пожал ей и адвокату руки и выразил свое соболезнование. Катарина не слушала его, но вежливо поблагодарила. Рядом с захороненной урной она положила один-единственный венок из весенних цветов. Прощальную надпись на визитной карточке, вложенной в венок, она сделала сама.

Он оставил этот мир точно так же, как жил эти последние семь лет. Всеми забытый и никем, кроме нее, не оплаканный. Умер он двадцати семи лет от роду. В руке Катарина все еще держала носовой платок, но слез у нее уже не осталось, и, убрав его, она направилась к кладбищенским воротам.

Все это время, стоя за оградой, за ней наблюдали двое незнакомцев; и, как только она вышла, один из них сразу же к ней приблизился.

– Мисс Декстер?

Он снял шляпу; у него были суровые карие глаза и легкие пролысины. Она никогда прежде его не видела, но его лицо показалось ей смутно знакомым.

– Да, – сказала она.

– Разрешите представиться – Харпер, Бен Харпер. А это Фрэнк Карпентер. Мы хотели бы выразить вам свое сочувствие.

– Что вам надо? – напрямик спросила она.

Они подошли к ней ближе, сразу с обеих сторон. Бен Харпер предъявил ей свое служебное удостоверение, и тогда она поняла, что им надо.

– Извините, – сказала она. – Я уже дала показания в полиции. Мне нечего к ним добавить.

Но Харпер не отошел прочь.

– Мы хотели бы поговорить с вами, – сказал он куда более мягким и приятным, чем она ожидала, голосом. – Мы могли бы угостить вас чашечкой кофе или чем-нибудь покрепче. Уделите нам всего несколько минут вашего времени.

Она окинула их взглядом, сперва одного, потом другого. Второй был выше и моложе, но и у него было такое же суровое лицо и настороженные глаза. У людей их профессии жалости обычно не бывает. Вдруг она почувствовала, что у нее нет сил сопротивляться. Это случалось с ней уже много раз. Что толку разговаривать, если вопросы и ответы ничего не проясняют.

– Хорошо, – согласилась она. – Тут рядом есть придорожное кафе. Там и поговорим. – Она села в свою машину и поехала.

Они выбрали столик у окна. Усадили ее так, чтобы свет падал ей в лицо, а сами сели в тени. Это было маленькое, приятное кафе, отделанное кедром, с бронзовыми люстрами и клетчатыми скатертями. Фрэнк Карпентер заказал для всех кофе.

– Мы тщательно расследовали этот случай, – сказал Бен Харпер.

– Зачем? – медленно сказала Катарина. – Типичный случай, ничем не отличающийся от множества других. И с таким же концом.

– Вы не правы, этот случай заметно отличается от других, – возразил Фрэнк Карпентер.

Тот, что постарше, предостерегающе положил руку на его рукав.

– Вы пытались спасти своего брата семь лет, – сказал Харпер. – Не многие могут выдержать так долго. Вы, верно, его очень любили?

Она даже не взглянула на них. Для таких людей ее брат – всего лишь еще одна статистическая единица.

– Я не ожидала, что все это так кончится. Надеялась, что с моей заботой, с надлежащей медицинской помощью...

– Для вас это большой удар, – сказал Фрэнк Карпентер, помешивая свой кофе. Бен Харпер внимательно за ней наблюдал. – Вы ощущаете горькое чувство поражения. Столько усилий – и все зря. Вот уже двенадцать лет, как я работаю в Бюро по борьбе с наркотиками. И видел уже тысячи загубленных жизней.

– Он боролся, – сказала Катарина. – Поверьте, он боролся. Но все оказалось бесполезным. Клиника, психиатры – все-все. После смерти у него не осталось ни одного доллара, ни одного друга.

– Исключая вас, – сказал Бен Харпер. – Я видел, какое у вас было лицо, когда я показал вам свой жетон. Дескать, еще один коп хочет знать, где он добывал свои наркотики. Но мы это знаем. Знаем его толкача. Нас интересует не он и не тысячи таких же мелких торговцев. Мелкие мошенники, наркоманы, приторговывающие, чтобы купить себе наркотики. Мы охотимся не за ними.

– Нас интересует дичь покрупнее, мисс Декстер, – сказал Карпентер. – Мы ведем охоту на миллионеров, владельцев роскошных яхт, купленных на деньги, вырученные от продажи героина таким, как ваш брат. Если хотите знать, его убили не наркотики, а организованная преступность. Самый большой черный рынок во всем мире. Знаете ли вы, какова уличная цена одного фунта героина в Нью-Йорке? Полмиллиона долларов. Я хочу выйти на тех людей, которые прикарманивают эти деньги. Вот почему мы здесь, с вами. Мы уверены, что вы можете нам помочь.

– Каким образом?

– Для начала вы можете объяснить, откуда у вас это второе имя – Маласпига.

Катарина Маласпига Декстер.

В гостиной ее родителей стоял фарфоровый шкафчик. Там хранилась коллекция итальянской керамики, принадлежавшая ее матери. Помеченные фамильным гербом шкатулки и кувшины из Капо-ди-Монте, две миниатюры в позолоченных рамках: одна – украшенная жемчугом, с пришпиленным к ней позади локоном темных волос, золотой медальон, диадема с брильянтами. Когда она закончила университет, мать подарила ей печатку. Печатка была лазурная, с тем же глубоко вырезанным гербом, что и на керамике: она принадлежала еще ее бабушке. Лавровый венок, увенчанный диадемой. В самом центре венка – колос, оканчивающийся острой остью. В этом гербе было что-то скорее зловещее, чем романтическое. Она не любила это маленькое кольцо и никогда его не носила. И испытывала лишь раздражение, когда мать упоминала об их аристократических итальянских родственниках – Маласпига. Ее мать была маленькой энергичной женщиной, преданной мужу, и активным членом их общины. Катарина любила ее, хотя и осуждала за снобизм. О бабушке у нее сохранились довольно смутные воспоминания, относящиеся к раннему детству. Была она смуглая и щупленькая, почти всегда сидела в кресле, прикрыв пледом колени. Рассказывали, что она бежала из дому, чтобы выйти замуж за сына бедного торговца. Они поселились в Штатах, где он проявил незаурядные деловые способности, основав один из крупнейших мануфактурных магазинов на всем Западном побережье. Мать Катарины никогда не кичилась своим знатным происхождением, а когда вышла замуж за Ричарда Декстера, сына адвоката, то и вовсе перестала об этом упоминать. Только некоторые вещи, связанные с памятью бабушки, знатной итальянской аристократки, которая пожертвовала ради любви всем, что у нее было, еще хранились в доме. Катарина считала это забавной, но вполне безвредной сентиментальностью. Точно так же относилась она и к данному ей при крещении имени: Катарина Маласпига Декстер.

Об этом родстве упоминалось в одном из донесений Интерпола. Бен Харпер рассказал ей об этом случае. Итальянские таможенники задержали водителя грузовика, который прибыл в Геную с грузом антикварных товаров, предназначенных для отправки морем в Нью-Йорк. Один из таможенников опознал в нем контрабандиста, промышлявшего перевозкой наркотиков в Неаполе. Ни в его грузе, ни в одежде не нашли ничего подозрительного, и его товары были погружены на корабль. Водитель следовал до Маласпига. Итальянские полицейские провели тайное расследование в этом городе, но не нашли никакой видимой связи с контрабандной перевозкой наркотиков. Водителя там не знали; это был сонный, тесно сплоченный тосканский городок, где неохотно отвечали на вопросы чужаков и хранили потомственную верность своему герцогу.