Внезапно он сказал спокойным голосом:

– Не нервничайте, синьорина Декстер. Позвольте мне забрать у вас эту дурацкую чашечку. Сам я терпеть не могу чай, но моя мать настаивает на соблюдении этой традиции.

– Я совсем не нервничаю, – запротестовала она. – У меня нет никакого повода для этого. Вы все так добры ко мне.

– Значит, вы просто застенчивы, – ласково произнес он. – Вот уж не представлял себе, что американцы могут быть застенчивыми. Среди них это редкое качество.

– Возможно, – быстро отпарировала она. – Но ведь не все мы развязные вдовушки со Среднего запада.

– Вы из Нью-Йорка? – Катарина почувствовала, что ее легкая отповедь вызвала у него уважение.

– Да, мы теперь все живем в Нью-Йорке.

– Я просматривал наши семейные анналы, – сказал герцог. – Там есть несколько бумаг, имеющих отношение к вашей бабушке. И к ее замужеству. Может, вы хотели бы на них взглянуть?

– Да, конечно, – ответила Катарина. – Я очень хотела бы их посмотреть. Надеюсь, я не совершила ничего предосудительного, представившись вам сама. Но я сейчас совсем одна, а это была такая редкая возможность познакомиться с семьей моей бабушки и повидать все места, о которых она столько рассказывала.

– Мы просто счастливы, что вы написали нам, правда, мама? – Герцог повернулся к старой герцогине. Она не ответила, и, повысив голос, он повторил сказанное. «Почему она не носит слухового аппарата», – удивилась Катарина. Герцогиня кивнула и помахала своей изящной ручкой: жест был кокетливый, явно уже давно отработанный.

– Очень счастливы... Расскажите мне о себе, дорогая. За кого вышла замуж ваша бабушка? После войны я встречала каких-то Декстеров. Уж не ваши ли это были родственники? – Она ждала ответа с поощрительной улыбкой на губах.

– Семья моего отца жила в Филадельфии, – спокойно сказала Катарина. – Когда я была девочкой, мы жили в Филадельфии, но затем мой отец решил переехать в Нью-Йорк. Там он и живет до сих пор. Мы жили вместе с братом; и когда он умер, я решила совершить это путешествие. – С каждым повторением она оттачивала свой рассказ.

– Вы не пожалеете, что приехали, – вмешался Джон Драйвер. – Я заехал сюда на короткое время, да так здесь и остался. – Он рассмеялся. Смех у него был на редкость приятный. Как ни у кого другого. – Я полюбил Флоренцию; люди восхваляют Рим и Венецию, но я нашел здесь самое сердце эпохи Возрождения. Сердце Италии. А затем я встретился с Алессандро, и это переменило всю мою жизнь. – Он посмотрел на кузена Катарины; у него было привлекательное, открытое лицо, не то чтобы красивое, ибо черты его были неправильны, но приятное и иронично-веселое. Он, казалось, не замечал, что она чувствует себя недостаточно свободно; сам он чувствовал себя как дома и старался ей внушить, что она очень скоро привыкнет к их обществу.

– И давно вы здесь? – спросила Катарина.

– Четыре года и два месяца. Ваши родственники не отпускают меня домой.

– Нам очень недоставало бы вас, Джон. – Это были первые слова Франчески ди Маласпига. – Сандро и я постараемся задержать вас здесь навсегда. – Она передала пустую чашечку одному из лакеев; старая герцогиня подала сигнал, и со стола тотчас убрали.

– У вас очень добросердечная семья, мисс Декстер, – сказал Джон Драйвер. – Они относятся ко мне просто замечательно.

– Не хотите ли вы зайти в нашу библиотеку? – предложил герцог. – Я покажу вам портрет вашей тети. Сходство просто поразительное.

Путь через комнату вновь показался ей очень длинным; шедший впереди лакей в белой ливрее отворил им дверь. Она прошла первая, за ней – ее кузен. «Любопытно, – подумала она, – открывает ли он когда-нибудь дверь сам или даже в спальню, которую он делит со своей несчастной на вид женой, его провожает лакей?»

В вестибюле он задержался.

– Сперва мы зайдем в библиотеку, – сказал он. – А потом совершим короткий осмотр Виллы. У нас тут множество семейных портретов и бронзовых статуй. Вы не торопитесь?

Катарина посмотрела в его улыбающееся лицо. Он сознательно пользовался силой своего обаяния, как художник – талантом. Он предлагал ей остаться и осмотреть Виллу. При всех своих изысканных манерах он сделал это предложение именно в такой форме.

– Нет, не тороплюсь, – ответила она. – Но я не хотела бы доставлять вам лишние хлопоты.

– Это не хлопоты, а удовольствие, – любезно сказал герцог. – Не каждый день встречаешься с красивой кузиной из Америки. Сюда, пожалуйста.

Он взял ее за руку, прикосновение было совсем легким, но почему-то напомнило ей прикосновение сильных, жестких пальцев Фрэнка Карпентера, когда он сжимал ее в своих объятиях. Алессандро не сжимал, он просто показывал направление. Между ними не было ничего общего, кроме одного: оба они были, очевидно, очень сильными.

– Это мое любимое убежище, – сказал герцог, когда они вошли в библиотеку. – Моя мать предпочитает свой длинный салон, она обожает гобелены, но меня они раздражают своим затхлым запахом. Предпочитаю запах дерева и кожи.

Значит, наблюдение, сделанное ею в длинной комнате, верно, это и в самом деле был запах гобеленов, вытканных сотни лет назад и с тех пор, вероятно, не проветривавшихся.

– Здесь просто чудесно! – сказала Катарина, и это была чистая правда.

Это была безупречная по своим пропорциям комната, с тремя стенами книг за решеткой очень искусной работы. Здесь был еще один камин, футов в двенадцать, с деревянным гербом наверху. Пол был мраморный, мебель очень старая и темная, над их головами висела громадная железная люстра.

– А вот и ваша тетя, – воскликнул герцог. – Ведь правда похожа?

То был пастельный портрет, величиной с большую фотографию, в роскошной позолоченной раме, стоявший на одном из боковых столиков. На нем была изображена светловолосая и темноглазая, одетая по моде двадцатилетней давности молодая женщина, поразительно похожая на нее самое.

– Вы правы, – сказала Катарина, – сходство несомненное, даже я его вижу, а видеть сходство с собой всегда очень трудно. Как ее звали?

– Элизабетта ди Карнавале, знаменитая в свое время красавица. Она вышла замуж за венецианца, очень богатого князя. А в наши дни богатые люди – большая редкость среди нашей аристократии. Мы стали жениться на богатых американских леди.

– Но это же старый европейский обычай, – заметила Катарина. – Англичане и французы следуют ему уже много лет.

Он рассмеялся.

– Не обижайтесь, что я вас подначиваю, дорогая кузина. Такой уж у меня нрав: всегда подначиваю людей, которые мне нравятся. А вы мне нравитесь. Я просто обожаю Америку и американцев, поэтому не поймите меня превратно.

– А вы бывали у нас в Штатах?

– Да, несколько лет назад. Во время свадебного путешествия с Франческой. Ваша страна вызвала у нее отвращение. А для меня она – как захватывающая книга.

– И когда же это было? Сколько лет вы женаты?

– Семь, – сказал он. – Посмотрите, вот маленькая жемчужина. Это бюст нашего предка, шестого герцога, изваян Бернини[5]. Вы не находите, что у него злое лицо? Говорят, что он очень похож на меня.

– Нет, ничуть.

– Я вижу, вы человек очень прямой. – Его темные глаза вспыхнули. Он явно не привык, чтобы ему противоречили.

– Как и большинство американцев. Вы, конечно, это заметили? Где вы останавливались в Штатах?

Оттренированная Карпентером память работала точно компьютер, регистрируя каждую, даже самую незначительную подробность. Им нужна информация: когда он ездил в Соединенные Штаты, сколько времени там провел, какие места посетил. Завязал ли какие-нибудь личные связи.

– Сперва мы побывали в Нью-Йорке, затем отправились в Калифорнию, к друзьям моего отца. Заехали, разумеется, в Голливуд. Я был просто очарован.

Она хорошо его понимала, вполне естественно, что он очарован; точно так же, вероятно, очаровывал он людей, которые силой своей фантазии создают фильмы.

– А вам не предлагали сниматься?