Когда на борт «Кальмара» подняли четвертый вельбот, с бака сторожевика один за другим раздалось четыре выстрела. Пернатые хищники тучей поднялись было в безоблачное, пылающее небо и тут же ринулись вниз, но, к их удивлению и разочарованию, туша кита медленно скрылась под водой.
На синей воде плавало множество уснувших акул. Они еще не были пищей для чаек. Птицы садились на них и тоже погружались в дремотное ожидание. Ветер стих. 'Легкая зыбь бежала с юга. Лодка еле двигалась по упругой поверхности.
Ки сказал:
— Мои предки верили в перевоплощение. Тысячи лет назад, наблюдая жизнь и смерть, они умозрительно открыли закон круговорота веществ и облекли его в поэтическую форму. Смерть для них становилась радостью, началом новой жизни. У древних в их тяжелой жизни поэзия занимала очень большое место, больше, чем у нас, располагающих непомерными возможностями самовыражения. — Он перестал грести, прислушался и сказал, улыбаясь: — У них там гостья. Ты слышишь, как она хорошо смеется? Наверное, это ваша Девушка со Звезды, о ней так много рассказывал Костя.
И мне послышался знакомый смех, пробивавшийся сквозь крики чаек. Мне стало трудно дышать: неужели Биата? Ну конечно, она!
Из гондолы показалось улыбающееся лицо Кости.
— Простите, ребята, что не подошли к вам. Не хотелось нарушать идиллию ревом моторов. Давайте я помогу свернуть лодку. — Заметив Тави, он пустился с ним в разговор: — Опять удрал Джек. А ведь был здесь. Твои друзья с «Кальмара» говорили, что заметили, как он удирал с десятком пиратов. Послушай, Тави, что, если микростанцию проглотил Черный Джек и она продолжает работать в его желудке? Это же здорово, теперь ему не скрыться! Как все удачно получилось! Если бы вот только Атилла не подкачал… Ну, давайте мне вашу лодку, и будем завтракать. А ты, Тави, с остальными отправляйся на остров да не ввязывайтесь в драку с акулами, сами они вас не тронут. Счастливого плавания!
«Тебе и всем хорошего полета», — пожелал Тави. На месте второго пилота сидела Вера. Она кивнула мне так, как будто мы с ней виделись только вчера. В одной руке у нее был сандвич, в другой — стакан ананасного сока. Мне нестерпимо захотелось пить.
Вера налила мне из термоса ледяной влаги и, подавая, сказала:
— Я хочу научиться доить китов.
Ки сказал:
— Вначале мы думали, что ты со Звезды.
— Я самая земная. Космос у меня вызывает грусть.
— Он спутал тебя с Биатой, — сказал Костя с полным ртом.
— Нет, нет, я никогда не расстанусь с Землей! И что бы я там делала?
— Да мало ли что, — сказал Костя. — Выращивала бы и там свою зелень. Водоросли.
— Водоросли мы им посылаем с Земли. Специальный космический вид. Но. жить там? Нет, нет! Там я не смогла бы. Все время висеть в этом сооружении между небом и землей.
Петя спросил:
— Правда, что ты вывела ходячую мимозу?
— Прошу тебя, не говори больше об этом! Пожалуйста!
Костя сказал:
— Ну что ты скромничаешь? Участвовала в таком сенсационном открытии и скромничаешь. Скажи лучше, как твои заврики?
— Совсем я не скромничаю. Я так расхвасталась вначале. — Она печально поджала губы. — Заврики мои умерли, как ваш Атилла. Они тоже хотели посмотреть мир, свой крохотный космос, и погибли. Вся причина в том, что пошли очень рано. Детям нельзя ходить очень рано. Мне жалко их, наверное, больше, чем вам этого несчастного кита. Мокимото утешил меня. Он сказал: «Относись к потере так же, как к удаче». Я пытаюсь, да у меня плохо получается.
Костя протянул ей пустой стакан:
— Прав Мокимото. Не получилось с этими, получится с другими, ведь у вас их тысячи. И все идет нормально. Налей!
На экране появился Нильсен, сияющий, розовощекий:
— О, да у вас гостья! — Он поклонился Вере: — Теперь я начинаю верить в чудеса.
— Все так просто, — ответила Вера печально.
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ
— Вы еще не были в моей берлоге. Прошу. Час ранний, попьем чайку с малиновым вареньем. Лесная малина! Представляете, что это такое? Самостоятельно выросшая в земле на опушке соснового бора, а не в водном растворе. У меня есть давний приятель, лесовод Юрий Андреевич Шадрин. Интереснейшая личность. Ярый заступник за все живое. Нашел необыкновенно смышленую расу муравьев. Замечаете? Нашел, и если хотите — открыл. На земле есть еще что открывать.
Мы шли аллеей, мимо ветряков, гудевших в черном небе. Костя сказал:
— В школе мы тоже проводили опыты над муравьями. Помнишь, Ив?
— Пытались увеличить размеры, — сказал я.
— Естественно, и мозг, а следовательно, повысить и умственные способности? — живо спросил Павел Мефодьевич.
— Да. Хотели, — ответил Костя.
— Ну, и как?
— Получались какие-то уроды.
— Надеюсь, гениальные?
— Возможно, хотя ничем не проявляли свою гениальность.
— Другие великие цели помешали вам продолжать эксперименты?
— Да. Мы стали проектировать антигравитационный двигатель.
— Тоже достойная цель. Но утешьтесь, у вас нашлись последователи. Юннаты восьмой школы города Светлые Воды, что стоит при слиянии Шилки и Аргуни! Так вот, недавно в вечерней хронике передавали достижения юных натуралистов из Светлых Вод. Им удалось, как заявил шустрый мальчонка, такой черноглазый, удалось создать новый вид богомола ростом в пятьдесят сантиметров. Вы бы посмотрели на это страшилище! Но этого мало. После мальчонки выступил руководитель этого безобразия, генетик, дядя солидного возраста, и пообещал, что его юные ученики постараются потомков богомола довести до одного метра! Ведь такая нечисть ногу откусит! Единственное утешение — что подобные чудовища нежизнестойки. Ну а вдруг? Я тут же вызвал Комитет контроля за научными экспериментами. Там меня успокоили, что существует закон, ограничивающий поле деятельности «диких» экспериментаторов. Ничего себе ограничения — богомол с овчарку! Прошу!
Павел Мефодьевич жил и работал в доме, напоминающем загородную дачу, окруженную платанами.
Мы вошли в большой холл. Стены из толстых сосновых бревен, пол из полированных досок. На стене, прямо против входа, висела картина, написанная маслом, на ней — древнее поселение: приземистые строения с крышами из соломы, в центре — византийский храм. Березы с гнездами грачей и грачиная стая в синем небе. Я никогда не видел таких поселений, они давно исчезли, остались только немногие храмы в окружении совершенно других зданий, или просто посреди поля, или в парках. Вид жилищ предков, убогая их красота почему-то приковали нас к картине, и я, и Костя долго смотрели на полотно. Павел Мефодьевич стоял поодаль и улыбался.
— Крайняя изба слева принадлежала моему прадеду, Картину писал дед. Нравится?
— Очень! — ответил Костя.
— Еще бы! Русь! Отсюда все пошло.
Он пригласил в свой кабинет, похожий на выставочную залу фотохудожника: стены этой очень большой комнаты покрывали фотографии, главным образом солнечных закатов на море и на суше в разных частях света.
— Я пойду заварю чай, — сказал хозяин, — а то Моя Прелесть до сих пор не научилась делать это как надо. Соблюдает секунда в секунду все манипуляции, до сотой градуса выдерживает температуру, а все не то. У нее отсутствует творческое начало, а без этого невозможно приготовить настоящий чай. Извините и развлекайтесь картинками, здесь найдется парочка любопытных снимков.
— Ничего себе парочка! — оказал Костя, когда он ушел. — Здесь их несколько тысяч и на самом деле есть очень красивые, хотя бы вон тот сбоку!
Косте приглянулся пейзаж, видимо, средней полосы Европейской части России. Всхолмленная равнина, поля, сосновый бор, мрачный настороженный, засыпающий уже, и березовая роща, веселая, смеющаяся, вся в закатных лучах солнца.
Затем меня привлекли фотографии очень древнего вида; их было немного на стенке перед рабочим столом.
— Посмотри! — сказал я Косте. — Вот его родственники и друзья. А ты все еще считаешь его киборгом.