- Поздравляю тебя, старина.

- Знаешь, а ведь я первый раз увидел ее у тебя на свадьбе.

- Да, почти десять лет назад. Тебе достался цвет нашей семьи, Уилфрид; мы все влюблены в Динни.

- Поверь, я все это отлично знаю, но не хочу о ней говорить.

- Есть новые стихи?

- Да, завтра сдаю в печать книжку, тому же издателю. А ты помнишь первую?

- А как же! Единственное, на чем мне удалось нажиться.

- Эта лучше. Там есть настоящая поэма.

Вошел Стак, неся поднос с напитками.

- Наливай себе, Майкл.

Майкл налил немного коньяку и чуть-чуть разбавил его водой. Потом закурил и сел.

- Когда же свадьба?

- Зарегистрируемся, и как можно скорее.

- Ах так? Ну, а потом?

- Динни хочет показать мне Англию. Пока светит солнце, мы, наверно, будем где-нибудь тут.

- И снова в Сирию?

Дезерт поерзал на мягком диване.

- Еще не знаю, может быть, двинемся куда-нибудь дальше, - пусть решает она.

Майкл поглядел себе под ноги, на персидский ковер упал пепел.

- Послушай... - начал он.

- Что?

- Ты знаешь такого типа, Телфорда Юла?

- Понаслышке; он, кажется, что-то пишет.

- Только что вернулся не то из Аравии, не то из Судана и привез оттуда один анекдот... - Не поднимая глаз, он почувствовал, что Уилфрид выпрямился. - Он касается тебя; история странная и для тебя неприятная. Юл считает, что ты должен об этом знать.

- Ну?

Майкл невольно вздохнул.

- Короче говоря, дело такое: бедуины говорят, будто ты перешел в мусульманство под дулом пистолета. Эту историю рассказали Юлу в Аравии, а потом и в Ливийской пустыне, назвав имя шейха, место в Дарфуре и твою фамилию. - Все еще не поднимая глаз, он чувствовал, что Уилфрид смотрит на него в упор и что у него самого выступил на лбу пот.

- Ну?

- Юл хочет, чтобы ты знал, поэтому он сегодня рассказал все это в клубе моему отцу, а отец передал мне. Я пообещал, что зайду к тебе. Ты уж меня прости.

Молчание. Майкл поднял голову. Какое удивительное лицо - прекрасное, страдальческое!

- Нечего извиняться; все это правда.

- Ах, дружище! - вырвалось у Майкла, но продолжать он не смог.

Дезерт встал, открыл ящик стола и вынул оттуда рукопись.

- На, прочти.

Двадцать минут, пока Майкл читал поэму, царила мертвая тишина, только шелестели страницы. Майкл наконец отложил рукопись.

- Великолепно!

- Да, но ты бы никогда так не поступил.

- А я понятия не имею, как бы я поступил

- Нет, имеешь. Ты бы никогда не позволил, чтобы какая-то дурацкая заумь или еще бог знает что подавили первое движение твоей души, как это было со мной. Душа мне подсказывала сказать им: "Стреляйте, и будьте вы прокляты". Господи, как я жалею, что этого не сделал! Тогда меня сейчас бы здесь не было. Странная вещь, но если бы они угрожали мне пыткой, я бы устоял. А ведь я, конечно, предпочитаю смерть пытке.

- В пытке есть что-то подлое.

- Фанатики - не подлецы. Из-за меня он пошел бы в ад, но, ей-богу, ему совсем не хотелось меня убивать; он меня умолял; стоял, наведя пистолет, и молил не вынуждать его меня убивать. Его брат - большой мой друг. Фанатизм это поразительная штука! Он готов был спустить курок и молил меня спасти его. В этом было что-то удивительно человечное. Как сейчас вижу его глаза. Он ведь дал обет. Ты себе не представляешь, какое этот человек почувствовал облегчение!

- В поэме обо всем этом не сказано ни слова, - заметил Майкл.

- Жалость к палачу вряд ли может мне служить оправданием. И нечего ею хвастать, особенно потому, что она все же спасла мне жизнь. К тому же я не уверен, что настоящая причина в этом. Если не веришь в бога, любая религия надувательство. А мне ради этого надувательства грозило беспросветное ничто! Уж если суждено умереть, то хоть ради чего-то стоящего!

- А ты не думаешь, что тебе имело бы смысл опровергнуть эту историю? неуверенно спросил Майкл.

- Ничего опровергать я не буду. Если вышла наружу - тут уж ничего не попишешь.

- А Динни знает?

- Да. Она читала поэму. Сначала я не хотел ей рассказывать, но потом все-таки рассказал. Она приняла это так, как не смог бы, наверно, никто другой. Удивительно!

- Но, может, ты должен опровергнуть эту историю, хотя бы ради нее.

- Нет, но с Динни я, видно, должен расстаться.

- Ну об этом надо спросить ее. Если Динни полюбила, то уж не на шутку.

- Я тоже!

Майкл встал и налил себе еще коньяку. Как выбраться из этого тупика?

- Вот именно! - воскликнул Дезерт, не сводя с него глаз. - Подумай, что будет, если об этом пронюхают газеты! - И он горько усмехнулся.

По словам того же Юла, об этом пока говорят только в пустыне, - пытаясь его приободрить, сказал Майк.

- Сегодня - в пустыне, завтра - на базарах. Пропащее дело. Придется испить чашу до дна.

Майкл положил руку ему на плечо.

- На меня ты всегда можешь положиться. Помни: только не вешай головы. Но я себе представляю, сколько ты еще хлебнешь горя!

- "Трус"! На мне будет это клеймо: может предать в любую минуту. И они будут правы.

- Чепуха! - воскликнул Майкл.

Уилфрид не обратил на него внимания.

- И вместе с тем все во мне восстает, когда я думаю, что должен был умереть ради позы, в которую ни на грош не верю. Все эти басни, суеверия, как я их ненавижу! Я охотно отдам жизнь, чтобы с ними покончить, но умирать за них не желаю! Если бы меня заставили мучить животных, повесить кого-нибудь или изнасиловать женщину, я бы, конечно, предпочел смерть. Но какого дьявола мне умирать, чтобы угодить тем, кого я презираю? Тем, кто верит в обветшалые догмы, причинившие людям больше зла, чем что бы то ни было на свете! Чего ради? А?

Эта вспышка покоробила Майкла; он опустил голову, помрачневший и огорченный.

- Символ... - пробормотал он.

- Символ? Я могу постоять за все, что того достойно: честность, человеколюбие, отвагу, - ведь я все же провоевал войну; но стоит ли драться за то, что я считаю мертвечиной?

- Эта история не должна выйти наружу! - с жаром воскликнул Майкл. Нельзя допустить, чтобы всякая шваль могла тебя презирать.

Уилфрид пожал плечами.

- А я и сам себя презираю. Никогда не подавляй первого движения твоей души, Майкл.

- Но что же ты думаешь делать?

- А не все ли равно? Ведь ничего не изменится. Никто меня не поймет, а если и поймет - не посочувствует. Да и с какой стати? Я ведь и сам себе не сочувствую.