— Понтифик-Холл, — пробормотал он себе под нос.
Я высунулся из окна, и на мгновение меня ослепили пылающие мазки, окрасившие склон неба. Сначала я ничего не заметил, кроме монументальной арки, на замковом камне которой с трудом смог разглядеть несколько высеченных букв: L TE A S RIT M N T.
Подняв правую руку, я прикрыл глаза от закатных лучей. Гринлиф, причмокивая, погонял лошадей, которые опустили головы и устало продвигались вперед, помахивая хвостами и хрустя копытами по гравию, и уже через несколько ярдов вышли на грунтовую дорожку. Резная надпись — затененная, оплетенная плющом и покрытая мшистыми проплешинами горчичного и черного мха — по-прежнему плохо читалась, хотя теперь можно было разобрать еще несколько букв: LITE A S RIPT M NET.
Одна из лошадей фыркнула, шарахнулась в сторону, словно отказываясь входить в ворота, и встала на дыбы. Гринлиф дернул поводья и громко выругался. Мы въехали под тенистый арочный свод, и огромный особняк вдруг появился на горизонте. Опустив руку, я высунулся в маленькое оконце кареты.
В течение последних нескольких дней я мысленно пытался представить себе Понтифик-Холл, но ни одна из моих воображаемых картин не выдерживала сравнения с видом этого здания, обрамленного, точно картина, массивными столпами арки. Оно возвышалось за обширным зеленым газоном, который перерезала желтая дуга подъездной дороги, обсаженная с двух сторон рядами лип. Этот газон, волнообразно опускаясь и вздымаясь, подходил к массивному, траченному временем кирпичному фасаду, разделенному четырьмя гигантскими пилястрами. Между ними симметрично располагались восемь окон. Низкое солнце подчеркивало темные силуэты медного флюгера и шести цилиндрических каминных труб.
Карета продвинулась вперед еще на несколько футов, звякнули постромки. Так же неожиданно, как первый раз, картина вдруг преобразилась. Солнце, почти скрывшееся за коньком крыши, вдруг представило все в ином свете. Луг, как внезапно увидел я, зарос сорняками и был весь в рытвинах — как и подъездная дорога, испещренная какими-то давними ямами и возвышающимися рядом земляными пирамидами. Многие липы зачахли и сбросили листву, а от остальных деревьев и вовсе остались лишь короткие обрубки. Да и самому дому, протянувшему к нам длинную тень, жилось не лучше. Весь фасад покрылся щербинами, оконные рамы треснули, каменные водосточные желоба разрушились. Пустующие оконные проемы наскоро закрыли соломой и клочками ткани; в одно из окон даже забрался толстый ствол плюща. Сломанные солнечные часы, высохший фонтан, заросший тиной пруд, неухоженный цветник — все довершало картину разорения. Флюгер, когда мы подъехали чуть ближе, полыхнул угрожающим блеском. Мои надежды, только было ожившие и посветлевшие, вновь исчезли.
Одна из лошадей опять заржала и уклонилась в сторону. Гринлиф резко дернул поводья и издал очередной резкий окрик. Еще пара неохотных шагов по посыпанной гравием дорожке — и нас проглотила арка. В последний момент перед тем, как она накрыла наши головы, я взглянул вверх на клинчатые кирпичи свода и венчающий его замковый камень: LITERA SCRIPTA MANET [13].
Десять минут спустя я уже стоял в центре огромной комнаты, в которую свет проникал лишь через разбитое окно, выходившее на заросший цветник, за которым, в свою очередь, располагались растрескавшийся фонтан и сломанные солнечные часы.
— Не соблаговолите ли подождать здесь, сэр, — произнес Гринлиф.
Пещерный полумрак особняка огласился глухими звуками его шагов, он поднялся по скрипучей лестнице и прошел по второму этажу, над моей головой. Мне показалось, я расслышал какой-то разговор и другие шаги — более легкие.
Время шло. Постепенно глаза мои привыкли к сумрачному освещению. Присесть в этой комнате, похоже, было не на что. Я гадал: знак ли это пренебрежительного отношения ко мне или подобное странное гостеприимство — оставлять человека в одиночестве в полутемной комнате — в обычае у титулованных особ. Видя полуразрушенное состояние Понтифик-Холла, я решил было, что это несчастное поместье в числе других подверглось разграблению войсками Кромвеля во время Гражданской войны. Мне не нравился Кромвель с его пуританами — шайка иконоборцев и уничтожителей книг. Но и к нашим надменным аристократам особой любовью я не пылал, поэтому меня развлекали сообщения в наших новостных листках [14] о буйствах подмастерий, которые, обстреляв их великолепные родовые гнезда пушечными ядрами и крупной картечью, выпроваживали благородных неженок в поля, дабы затем свободно порезвиться в их винных погребах и содрать золотые украшения с дверей и карет. Должно быть, думал я, некогда величественный Понтифик-Холл подвергся, наряду с многими другими особняками, такому же уничижению.
Половица скрипнула под моим башмаком, когда я повернулся и пошел прочь от окна. Затем носок моей косолапой ноги за что-то зацепился. Приглядевшись, я заметил пухлый, распластанный на полу фолиант, его страницы трепетали от дуновений ветерка, проникавшего сквозь разбитое окно. Рядом с ним, дополняя картину беспорядка, валялись квадрант, маленькая зрительная труба в проржавевшей оправе и еще несколько инструментов менее определенного назначения. Среди них я заметил с полдюжины старых карт, сильно помятых и с завернутыми уголками. В таком тусклом свете невозможно было узнать ни береговые линии, ни предположительные очертания материков.
Однако… было все-таки нечто знакомое. Какой-то старый запах, пропитавший все это помещение… и я узнал его: этот запах я знал лучше и любил больше, чем любые благовония. Я вновь повернулся и, взглянув наверх, увидел, что стены сплошь закрыты рядами книжных полок, на полпути вверх опоясанными галереей с перилами, — а над ней вновь теснились книги, уходя ввысь к невидимому потолку.
Библиотека. Итак, подумал я, задрав кверху лицо, по крайней мере в одном Гринлиф был прав: книг у леди Марчмонт действительно много. Какие знания разбросаны по сотням стоящих на полках томов всевозможных размеров, форм и объемов! Некоторые из книг, доступных моему взгляду, были огромны, как каменные глыбы, и прикованы к полкам длинными цепями, которые, словно ожерелья, повисли на деревянных крышках их переплетов, а другие — размером в одну шестнадцатую листа — были не больше табакерки и вполне могли уместиться на ладони; их переплеты из клееного картона завязывались выцветшими тесемками или закрывались на крошечные застежки. Но и это было не все. Те книги, что не влезли на полки — сотни две, а то и больше, — громоздились на полу и заполоняли смежные коридоры и помещения; явный перебор: то, что начиналось по-военному ровным строем, через пару шагов превращалось в беспорядочный хаос.
Изумленно оглядевшись кругом, я подошел к одной из ближайших стопок и осторожно опустился на колени. От нее пахло сыростью и гнилью, как от компоста, — а этот запах не казался таким уж приятным. Мое обоняние было оскорблено, так же как мои профессиональные инстинкты. Тихий, трепетный жар волнения, зародившегося в моей груди при виде этих золотых надписей на четырех или пяти языках, что подмигивали мне с прекрасных тисненых переплетов, — вид столь обширных знаний в прекрасных изданиях — мгновенно превратился в яростное пламя. Видимо, здешние книги, как и весь Понтифик-Холл, уже обречены. Эту библиотеку скорее можно было назвать склепом. Я возмутился еще больше, чем прежде.
Но и любопытство мое разгорелось сильнее прежнего. Я взял наугад книгу из рассыпавшейся стопки и открыл потрепанную обложку. Буквы на титульном листе были едва различимы. Я перевернул еще одну покоробившуюся страницу. Не лучше. Тряпичная бумага так сильно сморщилась от влажности, что вид страниц напоминал гимениальные пластинки под шляпкой гриба. Такая книга не делала чести ее владельцу. Я пролистал жесткие страницы, большинство из которых было изъедено червями; целые абзацы стали совершенно нечитаемыми, превратившись в бумажную пыль. С отвращением положив эту книгу на место, я взял другую и затем еще одну — обе они столь же сильно пострадали и могли заинтересовать разве что старьевщика. Четвертая книга выглядела так, словно ее вытащили из огня, а пятая давно выцвела и пожелтела под лучами солнца. Я вздохнул и сложил их в стопку, надеясь, что леди Марчмонт не рассчитывает восстановить благосостояние Понтифик-Холла посредством продажи такого мусора.