Я решился нарушить молчание:

- Вы знаете, Оля, вы мне напоминаете какого-то зверька, маленького но хищного, особенно когда улыбаетесь. Что-то типа лисицы или куницы…

- Я знаю, Алеша - Ольга неожиданно назвала меня просто по имени, как будто она была у меня в гостях, и мы были сто лет знакомы. До этого никто и никогда не звал меня Алешей. Родители всегда звали меня Ленькой, а в институте называли Лешей, а чаще Алексеем, видимо из-за моих габаритов - Я знаю, Алеша. Только не лисица и не куница, а мюпсик.

- Мюпсик? - удивился я - Никогда не слышал про такого зверька.

- А про него и не надо слышать - ответила Ольга - На него можно просто посмотреть. Ольга подошла ко мне очень близко и улыбнулась своей улыбкой хищного, но симпатичного зверька.

- Да, действительно мюпсик - согласился я, и вдруг неожиданно для себя порывисто обнял Ольгу и крепко прижал ее к себе.

Ольгино тело было небольшим, упругим и крепким, и когда я прижал ее к себе, по ее телу прошла волной уже знакомая мне сладкая чувственная дрожь. Ольгины губы скользнули по моим губам, они были сухие и мягкие, я провел языком по ее ровным зубам, они были прохладно-скользкие и приятно отдавали запахом мяты. Ольга подразнила меня языком, отвечая на мой поцелуй, а затем мюпсик выскользнул из моих объятий, уселся на стул и неожиданно вновь превратился в серьезную Ольгу. Она сидела на стуле и опять смотрела мне в глаза своим странным взглядом.

- У вас найдутся карандаш и бумага? - спросила Ольга - Я действительно хочу вас рисовать. Не только рисовать, гм… но сперва рисовать! Потерпим полчаса ради искусства? Вы не возражаете?

Разумеется, я не возражал.

Ольга усадила меня на стул у окна, придирчиво подбирая поворот моей головы по отношению к свету, затем уселась напротив меня на стуле по-турецки, с листом бумаги, положенным на твердую папку, и заскрипела карандашом. Взгляд Ольги разительно изменился, он был теперь не глубокий, а скорее острый, царапающий. Ольгины глаза как бы слизывали изображение с моего лица. Это был взгляд не Ольги-женщины и не Ольги-мюпсика, это был взгляд Ольги-художника. Карандаш скрипел довольно бойко, но минут через двадцать моя шея начала постепенно неметь.

- Еще пять минут потерпите, Алеша, и все.

- Ничего-ничего, Олечка, работайте, я в порядке - ответил я и улыбнулся ей.

Ольга не ответила на улыбку, она была всецело поглощена работой. Наконец она слезла со стула и положила лист на стол.

В первый момент я не узнал себя на рисунке, потому что ракурс был такой, в котором невозможно увидеть себя в зеркале. В следующее мгновенье я узнал свои черты. Да это без сомнения был я. Но… не совсем я. С рисунка на меня смотрело лицо философа, которому можно было дать на вид лет пятьдесят, но при этом все черты этого лица были определенно моими. И на этом лице было выражение мудрой, сосредоточенной печали, понимания жизни и как бы усталости от нее. Какими художественными средствами Ольга этого добилась, я не могу сказать, потому что я не художник.

Портрет этот я бережно храню до сих пор, и надеюсь со временем стать похожим на него. В какой-то мере этот портрет, это выражение, для меня - точка отсчета. Мистическое слияние началось. Ведь Ольга ничего не знала про принцип жирового тела, да что там - она вообще меня не знала! Не знала, но почувствовала каким-то непонятным потрясающим чутьем, и сразу безошибочно ухватила главную идею моей жизни и сумела отразить ее в рисунке столь пикантно и оригинально за каких-нибудь полчаса.

Я посмотрел на свой портрет и покачал головой: "Да, Олечка, вам палец в рот не клади!". Ольга посмотрела мне в глаза увлажнившимся взглядом: "Алешенька, за эту работу я расчитываю получить от Вас не только ваш палец! Вы меня понимаете? Скажите, Вы когда нибудь чувствовали настоящую тоску? А вас когда-нибудь держали подолгу взаперти? Нет, Вы меня не понимаете, я вижу по глазам. А Вы вообще хорошо понимаете женщин? Мне кажется, что ни капельки! Но это ничего, я вас сейчас научу." Последние слова Ольга не проговорила, а почти прошептала сквозь неопределенную, влекущую улыбку, медленно и сладострастно, глубоким, воркующим шепотом, таким же глубоким, как ее взгляд.

Этот шепот прозвучал для меня как зов, как сигнал. Я словно лунатик пошел к Ольге навстречу и раскрыл руки чтобы ее обнять. Я не успел сомкнуть свои объятия, потому что Ольга слегка уперлась мне руками в грудь, не давая себя обнять:

- Подождите, Алешенька, вы забыли постелить нашу постель. Я хочу, чтобы вы меня уложили в постель, а не на казенный диван. Я рванулся к шкафу, чтобы схватить простыню, но Ольга повисла у меня на руке и спросила:

- Алеша, вы куда-то торопитесь? Может быть, мне уйти?

- Нет, что ты, Оля! - испугался я.

- Тогда не суетитесь, пожалуйста! Я не люблю, когда такие большие мужчины так суетятся. Ольга прильнула ко мне, и поцеловала меня мягко и нежно, а затем неожиданно слегка прикусила мне верхнюю губу и выскользнула из моих рук:

- Стелите простынку, а я заправлю одеяло в пододеяльник - деловито сказала Ольга. Мюпсик умел обворожительно смотреть, нежно целовать и наносить тонкие, деликатные укусы.

Я изо всех сил заставлял себя не спешить и чувствовал свое прерывистое дыхание. А Ольга напротив, умиротворенно возилась с постелью, любовно взбивая безобразный клочковатый ком казенной подушки и расправляя на ней наволочку. Наконец, постель была постелена, Ольга подошла ко мне и стала мелкими, отточенными движениями одной руки расстегивать пуговицы на моем халате сверху вниз, одновременно расстегиваясь сама другой рукой. Ольга несильно распахнула свой халат, и я увидел, что на ней нет трусиков. Значит, она все расчитала заранее. Затем она расстегнула мои джинсы, и я несколько смущенно сбросил их вниз к ногам и переступил через них. Ольга проделала то же самое с моими плавками, заставив меня переступить еще раз, а затем, распахнув мой халат и рубашку, она крепко прижалась ко мне всем телом. Соприкосновение нашей кожи из-под одежды чувствовалось остро, немножко по-воровски и намекало на что-то еще, гораздо более острое и волнующее.

Ольгины руки взяли мои руки и повлекли их вниз, она положила мои руки себе на ягодицы:

- Алеша, приподнимите меня, я хочу чувствовать Вас внутри! Я приподнял Ольгу руками за ягодицы, опираясь своей поясницей об массивный стол, она слегка развела ноги, и я почувствовал, как она поймав между бедер моего утенка, медленно и сладостно погружает его в свою плоть. Почувствовав меня внутри себя, Ольга вдруг откинулась назад и посмотрела мне в глаза торжествующим взглядом победительницы, чуть насмешливо и иронично, а затем глаза ее закрылись, она глухо застонала, и вместе со стоном тело ее пронизала такая судорога, что вместе с ней вздрогнул и я, и при этом мне неожиданно вспомнился больной Янчов.

Ольга крепко обхватила меня за шею и за плечи обеими руками, сильно прижалась ко мне своей упругой грудью с твердыми сосками, которые приятно щекотали мне кожу груди, впилась в мой рот глубоким хищным поцелуем и стала ритмично и глубоко работать бедрами. Гамма получаемых мной ощущений была такова, что я понял, что все отношения с женским полом, которые я имел до сих пор, можно считать недействительными. Действительной, реальной женщиной была только Ольга, которая превратилась в маленький живой ураган, и я находился в центре, внутри этого урагана.

Неожиданно ураган сменился полным штилем, Ольга обмякла, разжала объятия и глубоко, но ровно и легко дыша, сползла с меня и встала на пол. На лбу ее обозначилась вертикальная морщинка между бровей, рот был влажен и полуоткрыт. Ольга рывком сбросила свой халат и знаком показала мне сделать то же самое. Затем Ольга улеглась на постель, увлекая меня за собой. В перерыве между серией поцелуев Ольга сказала:

- Алешенька, вот теперь мне понадобится ваш пальчик. Она взяла мою руку и потянула ее, поместив ее у себя между бедер. Она удивительно мягко и точно показывала своими пальцами тот путь, который должен был проделать мой палец, в результате чего он оказался глубоко внутри. Там внутри, в принципе, было все то же самое, что я нащупывал там при пальцевом обследовании женщин на цикле по гинекологии. Но тогда на моей руке была грубая резиновая перчатка, и я не чувствовал ничего, а сейчас ощущения живой, влажной, горячей вибрирующей плоти, в которую был погружен мой палец, волновали меня почти также сильно, как когда там был предназначенный для этого орган.