Из подпола донесся тяжелый вздох.

4

В десятиместной палате для простонародья, где Яше Мугеру отвели койку, лежала интересная компания мужиков. Именно тут обретались: Александр Маленький, приятный толстячок с какой-то, призадумавшейся, что ли, физиономией, грузин Робинзон Папава, который без малейшего акцента говорил по-русски, и придурковатый молодой человек Ваня Сорокин, имевший странное обыкновение то и дело заводить какой-нибудь фантастический монолог. Все трое работали на строительстве целлюлозного комбината и попали в больницу по той причине, что в преддверии Октябрьских праздников отравились этиловым спиртом, который в палатке на улице Коммунаров выдавали за питьевой. Дело было в обеденный перерыв, однако начальство отказалось расценить как производственную травму этот несчастный случай, и, таким образом, бедняги хворали без сохранения содержания; разговор теперь, естественно, шел о том, что над рабочим людом по-прежнему измываются, как хотят.

Когда Яша Мугер вошел в палату, держа под мышкой пакет с туалетными принадлежностями, Александр Маленький говорил:

- ...И вот я спрашиваю: когда же наступит конец долготерпенью русского человека?! Начальство его на каждом шагу обдирает как липку, а он молчок...

Яша Мугер огляделся по сторонам, кашлянул и зачем-то сказал:

- Рот фронт!

Никто ему не ответил; Маленький продолжал:

- Подоходный налог я плати, за бездетность с меня берут, водка продается с бешеной наценкой, на медвытрезвитель денег не напасешься, да! А попробуй я унести со стройки несчастные десять метров кабеля, так я сразу последний расхититель и негодяй! И вот я спрашиваю: где же справедливость, почему им воровать можно, а нам нельзя?!

- Воровать все можно, только осторожно, - сказал Робинзон Папава, - по принципу: не пойман, не вор. Если этой пословице хотя бы триста лет, а ей как минимум триста лет, то презумпцию невиновности выдумали в России.

- Это что-то отдельное! - вступил в разговор Сорокин. - Вот послушайте, мужики... В Африке водится племя догонов, которые выдают себя за сынов тройного Сириуса. Во-первых, Сириус двойной, как утверждает астрономическая наука. Во-вторых, откуда бы взяться у догонов такой космической легенде, если у них даже письменности нет, если они даже пищу едят сырой? Это прямо какое-то отдельное явление, феномен!

- А я вот окончательно обозлюсь, - сказал Александр Маленький, - и тоже начну в открытую воровать! Это все чистоплюи, разные профессора выдумали, будто красть аморально, нехорошо, а на самом-то деле, может быть, что красть, что не красть, - примерно одно и то же.

- Я пойду дальше, - поддержал эту линию Робинзон, - у такого нахального государства не украсть - непростительное слюнтяйство, можно сказать, позор. Про коммерсантов я даже не упоминаю, этих сукиных детей сам бог велел привести к нулю. И все-таки удивительно: такое было СССР по идее гуманистическое государство, а наплодило неимоверное количество жуликов и воров! Ну скажите, пожалуйста, кто у нас не крадет хотя бы по мелочам? У кого обеих рук нет, и тот крадет!

Якову тоже захотелось принять участие в разговоре, чтобы его наконец заметили, и, улучив мгновение, он сказал:

- В России воруют по той причине, что у народа никакого имущества не было никогда. Поэтому у него ко всякой собственности развилось такое, я бы сказал, отвлеченное отношение.

Соседи внимательно на него посмотрели.

- А вот Ленин пишет в работе "Государство и революция"... - начал было Маленький, но в эту минуту в палату вошла медицинская сестра Вера; она уперла руки в боки, деланно нахмурилась и сказала:

- Опять у вас конференция по проблемам мира и социализма! Вы, ребята, точно до Лефортова договоритесь, прямо из больницы вас по нарам распределят.

- Ну, это они умоются, - возразил Александр Маленький, - сейчас все-таки не тридцать седьмой год и даже не шестьдесят третий, да.

- А что такое Лефортово? - спросил Ваня Сорокин.

Робинзон в ответ:

- Это есть такая тюрьма в Москве. Эх, коротка ты, память народная: про двойной Сириус Ваня все знает, а про Лефортово ничего.

- Вот именно! - поддакнула ему Вера. - Если вы, граждане, надеетесь, что больше не будет ни Ивана Грозного, ни Лаврентия Берии, то мне вас от сердца жаль.

С этими словами медицинская сестра Вера подошла к койке Якова Мугера, держа в левой руке проспиртованную ватку, а в правой шприц. Яша немного сдрейфил; он не боялся смерти, хулиганов, несчастий и даже внезапных звонков в ночи, но уколов он с детства не переносил, и от вида шприца ему стало сильно не по себе.

- Это еще зачем? - спросил он, подозрительно сдвинув брови.

- Затем! - строго сказала Вера. - И вообще мое дело маленькое, что Стрункин назначит, то я вам, антисоветчикам, и ввожу.

После того как сестра сделала инъекцию и ушла, Яков справился у Папавы, кто таков этот всевластный Стрункин; Робинзон в ответ:

- Первый алкаш восточного полушария. Вообще он заведующий хирургическим отделением, но прежде всего - алкаш. С ним надо ухо держать востро, он пьяным делом голову оттяпает, а потом напишет в истории болезни, что так и было.

На беду, совет держать ухо востро, по всем вероятиям, запоздал: Яша стал как бы удаляться мало-помалу, впадая в истому приближающегося сна; уже приятно смешались мысли, уже голоса соседей долетали до него, словно из-за стены, уже тело набухло дополнительным, нервным весом, неудержимо влекущим куда-то вбок и по кончикам пальцев забегали крошечные иголки, короче говоря, у Якова не было никакой возможности держать ухо востро, как советовал ему Робинзон Папава.

Очнулся он в той же палате, на той же койке, тем же самым Яковом Мугером, но - без одной руки. В том месте, где прежде была десница, которой Яков писал объяснительные записки, искусно владел "бархатным" напильником, открывал и закрывал двери, голосовал на открытых партийных собраниях, ласкал девушек, женщин и даже, было дело, одну старушку, впрочем, еще вполне годную, занозистую старушку, торчал щедро забинтованный обрубок длиной сантиметров в двадцать, казавшийся нелепым, как ноготь на кончике носа, и одновременно похожим на какой-то новый, экзотический член, какого еще никогда не было у людей.