Бывают обстоятельства, когда время тянется очень медленно, бывает и так, что оно летит с невероятной быстротой. Моя левая рука, на которую опиралась голова, совсем уже онемела, но и при этом мне показалось, что пение людей внизу в долине донеслось слишком рано. Голоса становились все громче и громче. Я теперь видел, как мои спутники выходили из-за крутого поворота. Возможно, что у этого поворота и увидела меня тигрица, когда вернулась по моему следу с водопоя. Вторая неудача: последний представившийся при этой охоте случай был утерян.

После того как пришедшие передохнули, мы поднялись на дорогу и начали переход (он оказался очень длинным — двадцать миль) к лесной сторожке в Хайракхан. Пройдя сотни две ярдов по открытым местам, дорога вступала в густой лес. Я велел людям идти впереди, а сам оберегал арьергард. Так мы прошли две мили, а за поворотом увидели сидящего у дороги человека, пасшего буйволов. Пора было делать привал для завтрака. Я попросил пастуха сказать, где можно набрать воды. Он показал на гору прямо впереди и сказал, что там есть родник, откуда берут воду жители его деревни, расположенной прямо за выступом горы. Необходимость в спуске с горы за водой отпала, так как, пройдя немного дальше, мы нашли у дороги другой хороший родник.

Деревня, где жил пастух, расположена у верхнего края долины, той самой, где на предыдущей неделе была убита женщина из Лохали. Пастух сказал, что с тех пор о тигре ничего не слыхали, и добавил, что зверь, вероятно, находится теперь в другом конце уезда. Я разуверил его в этом, рассказав о свежих следах, виденных мной у лужи, и посоветовал ему возможно скорее собрать буйволов и возвращаться в деревню. Буйволы — их было около десятка — разбрелись у дороги. Он заявил, что уйдет, как только они соберутся к месту, где он сидел. Дав ему папиросу, я расстался с ним, сделав последние предостережения. Что случилось после моего ухода, было рассказано мне жителями этой деревни, когда несколько месяцев спустя я вновь посетил уезд. Вернувшись вечером в деревню, пастух рассказал собравшимся жителям о нашей встрече и о моих предостережениях. Оказывается, после того, как я исчез за поворотом дороги, он стал закуривать полученную от меня папиросу. Поднялся ветер. Чтобы огонь не потух, пастух наклонился; в этом положении его схватил тигр за правое плечо и повалил назад. Первая мысль его была о нас — с кем он только что расстался, — но, к несчастью, мы не слышали его криков о помощи. Помощь, однако, оказалась на месте, так как, едва заслышав его крик и рычание тигрицы, буйволы бросились на дорогу и прогнали людоеда. Рука и плечо пастуха были сломаны; с большим трудом ему удалось взобраться на спину одного из своих храбрых спасителей и в сопровождении стада добраться до дома. Крестьяне как могли перевязали пастуху раны и без остановок доставили его за сорок миль в больницу в Халдвани, где он вскоре умер.

Когда Атропа,[21] обрезая нити жизни, пропускает одну и режет другую, не зная, почему она пропустила нить и перерезала другую, — мы называем это роком. Целый месяц я прожил в открытой палатке в сотнях ярдов от ближайшего человеческого существа и от восхода до заката странствовал по джунглям. Несколько раз я переодевался женщиной и жал траву в местах, куда не отваживался заходить никто из местных жителей. Людоед, по всей вероятности, упустил несколько возможностей прибавить меня к своим трофеям, а теперь при своей последней попытке он совершенно случайно встретил этого несчастного человека и сделал его своей жертвой.

В феврале я вернулся в Далканиа. Несколько людей было убито, а еще больше ранено, после того как я покинул этот уезд предыдущим летом, притом в разных, далеко отстоящих одно от другого местах. Так как местопребывание тигрицы было неизвестно и возможности встретить ее в одном или другом месте были одинаковы, я решил вернуться в уже знакомые мне места и стать там лагерем.

В Далканиа мне сообщили, что накануне вечером на горе, где происходила охота на медведя, была убита корова. Люди, пасшие скот, уверяли, что зверь, убивший на их глазах корову, был тигр. Убитая корова лежала близ кустов на краю заброшенного поля и была хорошо видна с места, где была разбита моя палатка. То обстоятельство, что корова лежала на открытом месте и на нее не спускались грифы, позволило мне заключить, что она убита леопардом и что леопард залег поблизости от своей добычи. Густые заросли кустарника и овраги затрудняли подход к открытой площадке, так как зверь бродил где-то поблизости.

Справа находился травянистый склон, но он был слишком открытым, чтобы мое приближение к корове отсюда могло остаться незамеченным. Глубокий, сильно заросший лесом овраг, начинающийся почти с вершины горы, спускался к реке Нандхаур, проходя на недалеком расстоянии от убитого животного. На краю оврага росло дерево, на нем расселись грифы. Я решил сделать подход через этот овраг. План подхода мне пришлось продумать с помощью крестьян, они знали каждый фут местности. Солнце уже клонилось к закату, но при быстрой ходьбе у меня было еще время дойти до убитой коровы и вернуться в лагерь до наступления темноты.

Перед уходом я сказал моим спутникам, чтобы они были настороже. Если, услышав выстрел, они увидели бы меня на открытом месте около коровы, три или четыре человека должны были немедленно выйти из лагеря и, придерживаясь открытых мест, прийти ко мне. Если выстрелов не будет и я не вернусь утром, они должны будут начать поиски.

Овраг зарос кустами ежевики и был загроможден большими камнями. Ветер дул с вершины, замедляя мое продвижение. После крутого подъема я наконец дошел до дерева, на котором сидели грифы, но единственным результатом был вывод, что с этого места коровы не видно. Заброшенное поле — в бинокль оно имело совершенно правильные очертания — на самом деле было расположено полумесяцем, около десяти ярдов в самом широком месте и постепенно сходило на нет у обоих концов. По краям его окаймляли густые кусты, у ближней стороны круто спускалась гора. С того места, где я стоял, было видно только две трети поля, и, чтобы наблюдать остальную треть, на которой лежала убитая корова, мне нужно было или сделать большой обход и подойти с противоположной стороны, или взобраться на дерево, на котором сидели грифы.

Я избрал последнее. Корова, насколько я мог судить, лежала ярдах в двадцати от дерева, и было весьма возможно, что убивший ее зверь был еще на более близком от меня расстоянии. Влезть на дерево, не потревожив зверя, было невозможно: на дереве расположилось около двадцати грифов. Число их все возрастало. Так как места на верхних ветвях было мало, птицы хлопали крыльями и ссорились. Дерево нависало над склоном, примерно в десяти футах от земли от него отделялся большой сук. Встать на него с ружьем я мог только с большим трудом. Дождавшись новой ссоры грифов, я прошел по этому суку, с трудом сохраняя равновесие. Если бы при этом я поскользнулся или сделал неверный шаг, я упал бы вниз и неминуемо разбился. Добравшись до развилки, я сел.

Отсюда я хорошо видел корову; зверь только попробовал ее мясо. Просидев минут десять, я мог убедиться, что мое место не слишком комфортабельно. В это время два грифа, кружившие около меня и неуверенные в том приеме, какой будет им оказан на дереве, сели на поле недалеко от коровы. Присев на мгновение, они сразу взлетели, и в тот же момент кусты раздвинулись, и на открытое место вышел прекрасный самец-леопард.

Те, кому не приходилось видеть леопарда в его естественном окружении, не могут себе представить грациозности движений и прелести расцветки этого самого красивого и изящного зверя наших джунглей. Но привлекательность леопарда не только в его наружности. Ни одному животному своих размеров он не уступит в силе и смелости. Называть такого зверя «нечистью», как это делают в некоторых местностях Индии, — преступление, так могут говорить только те, чье представление о леопардах ограничено виденными в клетке несчастными, голодными и жалкими экземплярами, томящимися в неволе.