Было девять часов тягостно жаркого майского утра, и беглый взгляд на положение солнца и на вершины деревьев, над которыми оно поднялось, показал, что травянистая площадка стала освещаться солнцем минут десять назад. Тигру, очевидно, стало слишком жарко, и за несколько минут до моего прихода он пошел искать тенистый уголок.

Я уже сказал, что травянистая площадка была размером в двадцать футов. На ее противоположном конце от места, с которого я приближался, в направлении с севера на юг лежало упавшее дерево. Толщина этого дерева была около четырех футов, оно лежало вдоль травянистой площадки, в середине которой я теперь находился — на расстоянии примерно десяти футов от дерева.

Корневая часть дерева находилась на склоне горы, круто подымавшейся и поросшей кустарником, а вершина, лишившаяся при падении дерева ветвей, свисала. За деревом гора казалась более или менее отвесной, а поперек ее стены проходил узкий скалистый карниз, исчезавший в густых джунглях в тридцати ярдах. Если мое предположение, что солнце заставило тигра переместиться, было правильным, то для него не было более удобного места в тени, чем за упавшим деревом. Единственным способом убедиться в этом было встать на дерево и заглянуть в тень.

В моей памяти промелькнул рисунок, который я когда-то давно видел в «Панче».[27] Он изображал одинокого спортсмена, отправившегося на охоту за львами. Охотник невзначай взглянул на скалу, под которой он проходил, и увидел разъяренную морду самого большого из африканских львов. Под рисунком было написано: «Если вы отправляетесь разыскивать льва, будьте сначала уверены, что вы действительно хотите его видеть». Правда, тут была небольшая разница, так как мой друг в Африке смотрел в лицо льва снизу, а мне приходилось взглянуть в лицо тигра сверху. Но во всем остальном, предполагая, что тигр находится по ту сторону дерева, положение было аналогичным.

Осторожно, дюйм за дюймом передвигая ноги по траве, я начал приближаться к дереву и проделал уже около половины расстояния, как заметил какой-то черно-желтый предмет длиной дюйма в три на каменном карнизе, который, как я теперь разглядел, являлся старой звериной тропой. Минуту я рассматривал этот неподвижный предмет, пока не убедился, что это конец хвоста тигра. Так как хвост был направлен от меня, голова тигра была обращена ко мне.

Карниз имел только два фута ширины, и тигр, вероятно, залег, чтобы прыгнуть в момент, когда моя голова появится из-за дерева. Конец хвоста находился в двадцати футах от меня, и, принимая длину залегшего тигра за восемь футов, голова его должна была быть в двенадцати футах дальше. Но мне необходимо было подойти значительно ближе, чтобы сделать убойный выстрел, а убойный выстрел я мог сделать только стоя. И теперь, в первый раз в жизни, я раскаивался в своей привычке пользоваться бескурковым оружием. Предохранитель моего штуцера производит ясно слышный звук, а любой звук при создавшихся обстоятельствах побудил бы тигра или броситься на меня, или уйти вниз по горному обрыву без всякой для меня возможности по нему выстрелить.

Я стал подползать дюйм за дюймом, пока не увидел сначала весь хвост, потом заднюю часть тела. Застав тигра в этом положении, я готов был закричать от радости: мне стало ясно, что тигр просто лежал, а не готовился к нападению. На карнизе было место только для туловища тигра, поэтому он вытянул свои задние лапы и положил их на верхние ветви молодого дубка, росшего на почти отвесном склоне. Затем я увидел его переднюю лапу, потом брюхо — оно спокойно подымалось и опускалось — и понял, что тигр спит. Я стал двигаться вперед быстрее, пока не увидел плеча, потом всего зверя. Затылок тигра лежал на краю дерновины, тянувшейся на три или четыре фута за упавшим деревом; глаза тигра были крепко закрыты, а нос направлен к небу.

Прицелившись в переднюю часть головы тигра, я нажал спуск и, не переставая нажимать, сдвинул предохранитель. Я не имел представления, как такое нарушение обычного метода может действовать, но выстрел последовал. И когда тяжелая пуля на короткой дистанции вонзилась в голову тигра, по его телу не пробежало ни малейшей дрожи. Хвост тигра оставался вытянутым, задние лапы по-прежнему лежали на верхних ветвях деревца; нос его все так же был обращен к небу. Это положение тела тигра ни в чем не изменилось, когда вслед за первой я послал вторую, совершенно лишнюю пулю. Последовало только одно заметное изменение: брюхо перестало подыматься и опускаться, а кровь заструилась из двух поразительно малых пулевых отверстий в его голове.

Не знаю, как действует на других непосредственная близость тигра, но у меня всегда бывает чувство, что я задыхаюсь (возможно, как от страха, так и от волнения), и возникает потребность хотя бы в кратком отдыхе. Я сел на упавшее дерево, скрутил папиросу (я воздерживался от курения с тех пор, как у меня заболело горло) и предался размышлениям. Всякая выполненная задача вызывает удовлетворение, в этом отношении и данный случай не был исключением. Поводом для моего прибытия в эту местность было уничтожение людоеда; с того момента, как я сошел с дороги два часа тому назад, и до того, как я сдвинул предохранитель, все, включая крик лангура, шло гладко и без единой ошибки. Это вызвало большое удовлетворение, подобное тому, которое ощущает автор, поставивший точку в произведении, все перипетии которого развертывались в полном соответствии с его замыслом. Но в моем случае финал не был удовлетворительным, так как я убил зверя во сне, на расстоянии пяти футов.

Я понимаю, что мои личные ощущения в данном случае представляют для других мало интереса. Но возможно, и вы считаете, что в этом случае дело шло не об игре в крокет, и тогда мне хотелось бы привести аргументы, которые я приводил сам себе в надежде, что вам они покажутся более удовлетворительными, чем я думал. Эти аргументы таковы: тигр был людоед, и поэтому лучше, что он стал мертвым, безразлично, был ли он убит, когда бодрствовал или спал, и, наконец, если бы я отступил, увидев, как подымается и опускается его брюхо во сне, я взял бы на себя моральную ответственность за гибель людей, которых он мог убить впоследствии. Вы согласитесь, что эти аргументы оправдывают мой поступок. Но остается сожаление, что из опасения последствий лично для себя или из-за боязни упустить случай, который мог более не представиться, я не разбудил спящего зверя и не дал ему возможность честной охотничьей борьбы.

Тигр лежал мертвым. Для того чтобы мой трофей не упал вниз в долину и не пропал, надо было попытаться как можно скорее снять его с карниза. Приставив ставший теперь ненужным штуцер к упавшему дереву, я поднялся на дорогу, прошел за поворот ее у полей и, соединив ладони рупором, послал многократно отдававшуюся эхом весть по горам и долинам. Повторять крики мне не пришлось, так как мои люди слыхали два выстрела, возвращаясь после посещения первого буйвола, и побежали к дому, где я остановился, чтобы созвать всех крестьян. На мой крик все собравшиеся направились мне навстречу.

Когда достали крепкие веревки и топор, мы пошли обратно и, обвязав тигра веревками, то на руках, то волоком взяли его с карниза и перетащили через упавшее дерево на поляну. Здесь я хотел снять с него шкуру, но крестьяне упросили меня не делать этого, говоря, что женщины и дети из Картканоула и окрестных деревень будут очень огорчены, если им своими глазами не удастся увидеть врага и убедиться в том, что людоед, в страхе перед которым они прожили несколько лет и который установил царство террора на всей территории уезда, был в самом деле по-настоящему мертвым.

Когда срубили два деревца, чтобы перенести тигра к домику лесника, я видел, как некоторые из присутствующих мужчин ощупали лапы тигра и заявили о том, что они убедились в своем утверждении, будто тигр не страдал от какой-либо старой раны или увечья. У домика тигр был положен в тени развесистого дерева. Крестьянам было сказано, что тигр находится в их распоряжении до двух часов дня: большего времени я не мог им предоставить, так как день был очень жаркий и возникли опасения, что шерсть полезет и шкура будет испорчена.