— Я не хочу слышать ни про какие Заветы. Я уже наслушался от папаши Лема больше, чем надо.

— Ты поможешь нам, Мик?

— Каким образом?

— Ты позволили" нам изучать тебя?

— Валяйте.

— Но, возможно, изучения одной только твоей способности исцелять будет недостаточно.

— Я не собираюсь никого убивать ради ваших опытов. Если вы будете заставлять меня, я сначала поубиваю вас, и тогда вам придется прикончить меня — просто чтобы спастись, понятно?

— Успокойся, Мик. Не заводись. Времени, чтобы все обдумать, у нас достаточно. Мы рады, что ты не хочешь никого убивать. Если бы это доставляло тебе удовольствие или ты не научился сдерживаться и продолжал убивать всех, кто тебя разозлит, тебе вряд ли удалось бы дожить до семнадцати лет. Да, мы ученые — вернее, мы пытаемся понять явление и изучить его настолько, чтобы добиться права называться учеными. Но прежде всего мы просто люди, и идет война, в которой дети вроде тебя — оружие. Если им когда-нибудь удастся заполучить такого же, как ты, этот человек сможет найти нас и уничтожить. Именно для этого ты им и был нужен.

— Верно. Папаша Лем так и говорил, только я не помню, упоминал ли уже об этом. Он говорил: дети Израиля, мол, должны убить всех мужчин, женщин и детей в Канаане, чтобы очистить землю для детей Божьих.

— Вот-вот, из-за этого наша часть семейства и откололась. Мы решили, что уничтожение человечества и замена его бандой убийц и обезумевших от кровосмешения религиозных фанатиков нас не очень-то привлекают. Последние двадцать лет им не удавалось заполучить кого-нибудь вроде тебя, потому что мы убивали всех детей, обладавших слишком сильными способностями, — тех, кого они боялись растить сами и помещали в приюты.

— Кроме меня.

— Это война, Мик. Нам тоже не нравится убивать детей. Но это все равно, что разбомбить город, где твои враги готовят секретное оружие. Жизнь нескольких детей… Нет, не буду лгать. У нас самих из-за этого чуть не произошел раскол. Оставить тебя в живых было очень рискованно. Я каждый раз голосовал против. И я даже не прошу у тебя за это прощения, Мик. Теперь, когда ты знаешь, что представляют собой наши враги, и сам решил уйти от них, я рад, что оказался в меньшинстве. Но ведь могло произойти все, что угодно.

— Теперь они не станут помещать детей в приюты. На это у них ума хватит.

— Но теперь у нас есть ты. Может быть, мы научимся блокировать их влияние. Или лечить людей, которые могут пострадать от детей. Или выявлять «искры», как ты это называешь, на расстоянии. Теперь все возможно. Но когда-нибудь в будущем, Мик, может случиться, что ты окажешься нашим единственным оружием.

— Я не хочу этого.

— Понимаю.

— А вы хотели меня убить?

— Я хотел защитить от тебя людей. Так казалось надежней, Мик. И я чертовски рад, что все вышло по-иному.

— Не знаю, верить вам или нет, мистер Кайзер. Вы слишком ловко притворяетесь. Я — то думал, вы хорошо ко мне относитесь просто потому, что вы славный старикан.

— Так оно и есть, Мик. Он действительно славный старикан. И очень ловкий притвора. Для человека, присматривающего за тобой, нужны были оба эти качества.

— Но теперь-то все кончено?

— Что кончено?

— Вы больше не собираетесь меня убивать?

— Все зависит от тебя, Мик. Если ты когда-нибудь начнешь злиться на нас или убивать людей, которые не имеют к этой войне никакого отношения…

— Не начну!

— Но помни, Мик: если это случится, убить тебя никогда не поздно.

— Я могу ее увидеть?

— Кого?

— Ту леди из Роанока! И скажете вы мне, наконец, как ее зовут?!

— Ладно, сейчас идем. Она сама тебе скажет.