«Это видно… Но бедность не мешает быть хорошим кавалером…»

«А вам не мешало бы быть хоть немного разборчивее», — сказал Карел с добродушной улыбкой.

Девушка встала и ушла к своему столику. Вацлав слышал, как она сказала мужчине:

«Невежи какие-то…»

«Зачем ты прогнал ее? — спросил Вацлав с отчаянием. — Не надо было этого делать!..»

«Я не думал, что она уйдет, — сказал Карел. — На работе обижаться не полагается…»

Вацлав одним духом отпил полстакана виски, даже не разбавив его содовой. Он все еще поглядывал украдкой на девушку, но она ни разу не посмотрела в их сторону.

Начали прибывать новые посетители. В зале стало шумно и оживленно. На пороге появилась группа молодых людей, модно одетых, с сигаретами в зубах. Лица у них были холеные, самоуверенные и пустые.

Увидев их, девушка просияла и сделала им незаметный знак рукой.

Вацлав опустил голову.

«Вацлав, Вацлав! — вздохнул Карел. — Отправился ты в жизненный путь без прививки…»

«Какой еще прививки?» — не понял Вацлав.

«Такой — против всякой заразы! Много есть всякой заразы, много яда…»

Только покидая бар, Вацлав понял товарища. Вацлаву не хотелось уходить. В накуренном зале было так уютно, а блаженное состояние опьянения так приятно. Он чувствовал, что растет, становится сильным, красивым, волевым. Наконец-то он понял Ирину! Ему хотелось говорить, блистать остроумием, нестись вместе со всеми по стеклянной площадке дансинга, танцевать лучше всех, сорить деньгами, швырять их так, чтобы все видели.

«Пойдем, Вацлав», — снова потянул его Карел.

Вацлав с трудом оторвался от стула. «Люблю ее! — с отчаянием думал он. — Хочу глядеть на нее, говорить с ней, говорить так, чтобы она не сторонилась, а полюбила меня».

Ему захотелось узнать ее имя и завтра же утром найти ее, высказать ей тысячу жарких, смелых, безрассудных слов.

Они вышли на опустевшую улицу. На мокром черном асфальте желтели тонкие лучи — отражения уличных фонарей.

Только на свежем воздухе Вацлав опомнился и смог взглянуть на себя со стороны. Во рту было гадко, а на душе больно и стыдно, будто он опозорил себя какой-то скверной выходкой.

Они сели на скамейку на набережной Влтавы и долго молчали.

«Очень сильный яд», — промолвил наконец Вацлав.

«Страшно, когда он проникает в кровь! — сказал Карел, зябко передернув плечами. — Страшно!..»

Заморосил мелкий дождичек, но они не встали с места. Высоко над ними мутно желтели сквозь дождь огни Градчан.

«Много есть разных отрав, — сказал Карел. — Сначала они проникают в кровь, а потом поражают всего человека. И почти все они приятные…»

«Очень приятные!» — согласился Вацлав.

«И стоит им только проникнуть в кровь, как жизнь без следующей порции становится бессмысленной, — вздохнул Карел. — Вот ведь в чем все дело!»

«А твоя кровь чем-нибудь отравлена, Карел?» — спросил Вацлав.

«Я крестьянин, — ответил Карел. — У меня кровь здоровая…»

«А у меня гнилая», — с горечью заметил Вацлав.

Карел грустно покачал головой.

«Да, — сказал он. — Тебе надо остерегаться…»

Вацлав погрузился в раздумье, совсем забыв про дождь. «А нужно ли остерегаться? Может быть, излишняя осторожность и порождает слабость?»

«Я уже не верю в невинность, Карел, — с грустью сказал он. — И даже боюсь чистоты… Почему ты заговорил о прививке?»

«У тебя нет естественной самозащиты», — сказал Карел.

«Это верно, — вздохнул Вацлав. — А почему нет? Потому, что я жил неестественной, законсервированной жизнью… Знаешь ли ты, что я до сих пор целовал только одну женщину… Только одну, Карел, и то, наверное, страшно неуклюже…»

«Знаю!» — ответил со вздохом Карел.

Вацлав обернулся и с удивлением поглядел на него. Карел сидел, закутавшись в свое серое мохнатое пальто; на лице его была глубокая печаль.

«Откуда ты знаешь?»

«Так это у тебя на лице написано…»

«Значит, мне без прививки не прожить, ты абсолютно прав…»

Карел медленно покачал мокрой головой.

«Осторожность прежде всего! — задумчиво сказал он. — Жизнь не лаборатория. Иногда самая маленькая доза может вызвать заражение… Капля яда может привести к гибели… Ты не видел отравленных людей, а я видел их сотни и тысячи…»

Вацлав вдруг вспомнил Ирину. И она была отравлена. Она не замечала того, как медленно, но верно одурманивалась в темных залах кино. Сколько миллионов людей проходит через эти темные залы? И сколько из них отравляются? Может быть, все! Или почти все! Этот дурман не отмеривается, и потому нельзя заметить, когда он проникает в кровь, поражая ее.

Карел словно угадал его мысли.

«Не понимаю, Вацлав, как мы будем создавать новое общество? — промолвил он так же задумчиво. — Новое общество из старых алкоголиков! Ну, предположим, что мы создадим им хорошие условия жизни… Будем блюсти человеческое достоинство и честь. А отравы не дадим, — ведь это означало бы отступиться от самих себя… Но я думаю, что тогда они нас возненавидят. Они будут видеть в нас не свободу, а решетку… И они захотят сломать решетку, чтобы снова дорваться до отравы…»

«Это страшнее всего!» — сказал Вацлав.

«Очень страшно… Особенно, если решетка окажется слабой…»

«Но нельзя воспитывать людей решетками! — возразил Вацлав. — Этого ни в коем случае нельзя делать!»

Карел нахмурился. Лицо его вдруг словно заострилось, стало жестким.

«А что делать? Предоставить им возможность одурманиваться? Или самим заняться производством дурмана?»

Вацлаву впервые пришлось призадуматься над такими вопросами, и он не нашел, что ответить.

«Не знаю, — тихо промолвил он. — Может быть, придется постепенно и незаметно отнимать эту отраву. Может быть, усилить кровообращение… Тогда на смену застоявшейся крови придет свежая…»

«Как сказать! — со вздохом заметил Карел. — Все зависит от того, сколько ее осталось, здоровой крови».

«Есть такая кровь! — с горячностью воскликнул Вацлав. — В народе много здоровой крови!»

Карел ничего не ответил.

Дождь усилился. Надо было уходить. Дождевые струйки приятно холодили разгоряченные лица. Вацлав чувствовал, что в голове прояснилось, но тяжесть в ногах не прошла и шаги получались нетвердыми. Улицы обезлюдели, и лишь кое-где попадался закутавшийся в плащ полицейский или запоздалый пьяница, который тяжело брел, шатаясь из стороны в сторону, то гневно грозя кому-то, то слезливо прося прощения. Эти спотыкающиеся пьяницы и они с Карелом были в тот час братьями по крови, по отравленной крови…

Неожиданное движение в лодке прервало мысли Вацлава. Что там делается, на корме? Кто-то приподнимается. Да, кто-то встает с места.

Крепко зажав в руке пистолет, Вацлав направил его на корму. Поднять тревогу? Нет, рано еще, незачем зря беспокоить людей.

Чья-то темная фигура прислонилась к борту. Вацлав разглядел почтового чиновника. Приподнявшись, тот сидел без движения. Ничего особенного, проснулся и глядит на море! Наверное, беспокойные мысли не дают ему спать, душа полна страхом неизвестности. Глядит на море и думает о своей судьбе. Кто знает, быть может, в один прекрасный день он устыдится своих прошлых страхов, но пока еще его тянет назад, к ничтожной, рабской жизни, к дешевому, жалкому дурману. Пожалуй, прав был Карел, говоря о решетках. Вот и этот, что смотрит на темное море, фактически сидит сейчас за решеткой, но ради своего же человеческого достоинства, ради своего будущего счастья!

Вацлав опустил было пистолет, но снова навел его на корму, заслышав обрывки какого-то разговора. Почтовый чиновник склонился над капитаном и что-то сказал ему. Вацлав расслышал голос капитана, негромкий, но властный. Затем все стихло. Почтовый чиновник сполз на дно лодки и присмирел.

Не замышляют ли они какую-нибудь хитрость?

О чем они сговорились? Или просто перекинулись словом, как близкие люди? Около четверти часа Вацлав зорко следил за ними и держал палец на спуске, решив разбудить далматинца, если они снова задвигаются или заговорят.