— Ты знаешь лоцию Черного моря? — спросил он.

— Учил когда-то, — ответил капитан. — Но успел позабыть… Мы на своих корытах плаваем у берега.

— А течения как идут? Параллельно берегу или в открытое море?

— Параллельно берегу.

— И, по-твоему, что выходит? — спросил далматинец.

Капитан молчал.

— Скажи! Что думаешь, то и говори!

— Наверное, мы продвинулись к югу, — сказал капитан, с отвращением цедя слова. — На юге синяя вода ближе к берегу… Не думаю, чтобы течение отнесло нас так далеко в открытое море.

Они услышали позади легкий шум. Далматинец, не оборачиваясь, совсем понизил голос.

— Никому ни слова об этом! — беззвучно сказал он одними губами. — Понимаешь? Никому ни слова!

— Посмотрите на воду! — раздался голос Вацлава. — Господи, какая вода! И как глубоко видно!

Капитан опустился на место. В душе его шла борьба: чувство светлой и радостной гордости крепло, одолевая горькое раскаяние. Далматинец доверился ему. Теперь у них общая тайна. Она связывает их, как равных, и поднимает над остальными. Черта, разделявшая людей в лодке на два лагеря, стерлась, вместо нее появилась невидимая нить, сблизившая души. Хорошо: если надо молчать, он будет молчать! Кому бы это ни было на руку!

День выдался такой же яркий, тихий и знойный, как и предыдущий. Так же немилосердно палило солнце. Никто не почувствовал облегчения от того, что вода вокруг стала синей и прозрачной, а солнечные лучи уходили далеко в глубины моря.

Насколько хватал глаз, в этой воде не было заметно никаких признаков жизни, ни малейшего движения. И как ни прозрачна она была, но на вкус стала хуже — более горькой и соленой. Небо тоже было мертво — ни облачко не мелькнет, ни птица не пролетит.

Томительно тянулись часы, жажда становилась все ужаснее. Губы потрескались, силы иссякли. Все молчали и не двигались. Мертвящий застой на море стал сковывать и сердца людей.

Около полудня откуда ни возьмись прилетела бабочка и села на рею. Все глядели на нее, вытаращив глаза, — как угораздило ее залететь так далеко от берега? Это была большая, красивая бабочка, с пестрой окраской и длинными усиками — крошечный вестник благословенной земли. Она улетела так же неожиданно, как и прилетела, и все с грустью смотрели, как трепещущее пестрое пятнышко исчезало в открытом море.

— Погибнет, — задумчиво промолвил студент.

«Разве не бывает, что люди иногда летят, сами не зная куда? Разве люди тоже не сбиваются с пути? Сбиваются, — размышлял он, — но не теряют надежды и слепой веры в то, что летят к какой-то цели».

Бабочка улетела, а вместе с нею и мимолетная радость, оживившая сердца.

— Сегодня не будем купаться? — уныло спросил печатник.

— Можно, — коротко, нехотя ответил далматинец.

Все утро он был хмурый, необычно молчаливый и даже не смотрел на товарищей.

— Можно! — повторил он. — Это неплохо!

Но купание никому не доставило радости и не освежило, как в первый раз. Люди неохотно опускались в воду и спешили обратно, в лодку. Самое незначительное напряжение утомляло, и они берегли силы, стараясь не делать лишних движений. Добытая ночью пища не подкрепила их, а только раздразнила, напомнив на миг о забытом чувстве сытости.

К концу дня далматинец совсем расстроился, а за ним приуныли и остальные. Стефан смотрел на него с немым удивлением и время от времени пытался заговорить. Далматинец отделывался односложными ответами и снова замыкался, не сознавая, что этим лишь приковывает к себе внимание. Только изредка он пытливо и с сомнением поглядывал на неподвижное лицо капитана и снова погружался в свои невеселые размышления.

Это был самый тягостный и длинный день. Все уже забыли, когда он начался, и потеряли надежду на то, что он когда-нибудь кончится.

Солнце медленно ползло по раскаленному небу, мертвым блеском сверкало море, в синей пучине не было никаких признаков жизни.

Жара совсем иссушила людей. Даже синие глаза Вацлава будто потемнели, а выгоревшие волосы стали похожи на пучок засохшей травы, брошенной на голову.

Только Ставрос, словно ожив, расхаживал по лодке и с насмешливым мрачным злорадством посматривал на остальных. В сумраке, когда солнце скрылось за горячей кромкой моря и в воздухе повеяло прохладой, он уселся на корме и, глядя на пестрые полоски на горизонте, тихо засвистал.

— А ну, замолчи! — злобно прикрикнул на него капитан. — Замолчи, а то как огрею!

Ставрос мельком, с ехидцей, глянул на него, облизал сухие губы и сказал:

— И завтра не будет ветра…

— Откуда знаешь? — вяло спросил печатник.

— По морю видно!

Действительно, закат был необычный — лимонно-желтый, сухой, странно прозрачный. Им еще не приходилось видеть такой далекий горизонт, особенно на западе. Море раздалось в стороны, разгладилось и посветлело. Люди немного оживились, и один далматинец все еще оставался мрачным и удрученным.

— Что с тобой? — спросил, не выдержав, студент. — Ты на себя не похож!

Далматинец поднял голову.

— Почему ты так думаешь? — спросил он.

Взгляд его, ясный и прямой, на мгновение смутил студента.

— Целый день из тебя слова не вытянешь!

Далматинец словно не слышал.

— Вижу, что вы как на иголках, — сказал он. — А я не имею права ничего от вас скрывать.

Все обернулись и поглядели на него.

— Что же случилось? — сдержанно спросил печатник.

— Мало хорошего, если до сих пор я ничего вам не сказал, — начал он. — Мы находимся совсем не там, где думали… Течение отнесло нас на юг, быть может даже южнее Созополя…

Пораженные, все смотрели на него, не мигая.

— Откуда ты знаешь? — спросил печатник.

— Знаю! — твердо сказал далматинец. — С капитаном толковали, так получается… Теперь мы дальше от Одессы, чем в начале пути… Течение хоть и медленно, но относит нас на юг…

В лодке наступила гнетущая тишина. Беглецы лихорадочно размышляли, их лица осунулись, головы опустились еще ниже.

— А ты уверен в этом? — снова спросил печатник.

— Что значит — уверен? У меня нет навигационных инструментов, чтобы знать наверняка… Но по всему видно, что это так. Капитану нет расчета обманывать меня…

— Есть! — со злостью возразил Стефан.

— Может, и есть, но на этот раз он не обманывает…

— А почему ты до сих пор молчал? — спросил студент. — Мы не дети, мы должны знать правду!

Далматинец провел сухим языком по горячим губам.

— Мне не хотелось отнимать у вас надежду, — сказал он. — И без того вам нелегко…

— Мы все здесь равны, — возразил студент. — И ни у кого нет права знать больше, чем другие! Тебя на это никто не уполномачивал! — В его голосе звучало раздражение. — И ты не должен решать за других! — добавил он с мрачным видом.

Беглецы безмолвствовали. Мысль о том, что они против всех ожиданий не приблизились к цели, а удалились от нее, была так невыносима, что лишила их последних сил. Все молчали, не смея взглянуть друг другу в глаза. Впервые каждый остался наедине с самим собой, со своими тяжкими мыслями, со своим отчаянием. Впервые каждый думал об общей судьбе, как о своей собственной…

— Надо все взвесить! — промолвил наконец далматинец. — Надо еще раз обдумать, что делать…

— Надо! — пробормотал вполголоса печатник.

— Как видите, положение не из легких! — продолжал далматинец. — Ветра нет, и неизвестно, когда он подует. Течение будет тащить нас все дальше на юг и может унести к Босфору… А там многолюдно, — сходятся все морские пути… Вряд ли мы сможем пройти так незаметно, как шли до сих пор…

Все молчали.

— Допустим, что через день-два задует наконец этот проклятый ветер! — со вздохом сказал далматинец. — Одесса от этого не станет ближе… А у нас силы на исходе… Сколько дней еще мы сможем продержаться без пищи и воды?

Вопрос повис в воздухе. Все по-прежнему молчали, понурив головы.

— Подумайте! — сказал далматинец.

— Я назад не вернусь! — первым хрипло заявил Стефан. — Если хотите — сходите на берег… Но я на эту проклятую землю — ни ногой!