С воплем ужаса он бросился вниз по дороге. Так человек бежит в бесконечном кошмарном сне. Он бежал безо всякой цели; его окостеневший мозг не был в состоянии произвести ни единой мысли. Он мог только отдаться слепому отчаянному порыву — бежать и бежать до тех пор, пока усталость или смерть не заставят его упасть.

Черные сосны беспокойно колыхались вдоль дороги; ему казалось, что он так и не сдвинулся с места. Но вот чей-то ровный, нарастающий топот донесся до Грисвелла сквозь пелену его ужаса. Повернув голову, он увидел что-то, несущееся за ним — собаку или волка, определить было невозможно. Глаза этого существа горели, как шары зеленого пламени. Задыхаясь, он увеличил скорость, огибая поворот дороги, и тут же услышал храп лошади, а затем увидел и ее саму. До него донеслись проклятья всадника, в руке которого блеснула голубая сталь.

Грисвелл повернулся к нему и успел перед падением уцепиться за поводья.

— Ради бога, помогите мне! — прохрипел он из последних сил. — Эта тварь! Она убила Брэйнера и теперь охотится за мной! Смотрите!

Два одинаковых огненных шара светились сквозь бахрому кустарника у поворота дороги. Всадник выругался, и Грисвелла оглушили револьверные выстрелы. Огненные глаза исчезли, и всадник, вырвав у Грисвелла поводья и пришпорив лошадь, помчался вперед, к повороту дороги.

Пошатываясь, Грисвелл поднялся, трясясь всем телом. Через несколько мгновений всадник галопом вернулся обратно.

— Это был волк, я думаю, — заявил он, — хотя я никогда не слышал, чтобы в наших краях волки нападали на человека. Вы разглядели, что это было?

Грисвелл смог только слабо покачать головой. Всадник смотрел на него сверху вниз, все еще держа в руке дымящийся револьвер. Это был плотно сложенным человек среднего роста. По его широкополой шляпе и башмакам в нем можно было узнать уроженца этих мест, так же как одежда Грисвелла выдавала в нем приезжего.

— Что же все это значит?

— Не знаю, — беспомощно ответил Грисвелл. — Меня зовут Грисвелл. Джон Брэйнер — мой друг, он путешествовал вместе со мной. Мы остановились на ночлег в заброшенном доме, там, дальше по дороге. Что-то… — вспомнив, он почти задохнулся от вновь нахлынувшего ужаса. — Боже! Я, должно быть, сошел с ума! Что-то появилось там и смотрело на нас через балюстраду лестницы — какая-то тварь с желтым лицом! Я думал, что это мне приснилось, но, видно, так оно и было на самом деле! Потом наверху начали свистеть, и Брэйнер встал и, не просыпаясь, поднялся по лестнице, точно лунатик или загипнотизированный. Я услышал, как кто-то закричал — или что-то закричало — а затем Джон стал спускаться по лестнице с окровавленным топором в руке. И, боже мой, сэр — он был мертв! Голова была рассечена пополам; его мозги вперемешку с кровью стекали по лицу, и лицо это было лицом покойника. Но он спускался по лестнице! Пусть бог будет моим свидетелем, я говорю правду: Джон Брэйнер был убит в холле наверху, а затем его мертвое тело спустилось вниз по лестнице, чтобы убить меня!

Всадник ничего не ответил, сидя на лошади, точно статуя. Профиль его чернел на фоне звезд, и Грисвелл не мог прочесть выражение лица, скрытого под тенью от широкополой шляпы.

— Вы думаете, что я сумасшедший, — сказал он беспомощно. — Может, так оно и есть…

— Не знаю, что и думать, — ответил всадник. — Если здесь и есть какой-то дом, то это всего лишь поместье Блассенвиль. Хорошо, посмотрим. Мое имя Баннер. Я здешний шериф, и сейчас как раз возвращаюсь домой.

Он соскочил с лошади и встал возле Грисвелла. Теперь он оказался ниже тощего англичанина, но был куда более плотного сложения. В нем чувствовалась природная решительность и мощь опытного бойца.

— Вы побоитесь вернуться обратно к этому дому? — спросил он. Грисвелл содрогнулся, но все же покачал головой. В нем заговорило упрямство его предков-пуритан.

— Мысль о том, чтобы увидеть этот дом и этот ужас еще раз приводит меня в трепет, — признался он. — Но бедный Брэйнер… — он запнулся. — Мы должны найти его тело. Боже мой! — вскричал он, осознав наконец кошмар всего происшедшего. — Что мы найдем? Если мертвый человек ходит…

— Посмотрим, — шериф зажал поводья в левой руке и на ходу принялся перезаряжать свой револьвер.

— Боже, как зловеще выглядел это дом на фоне черных сосен! — воскликнул Грисвелл, сделав несколько шагов; — Он дурно выглядел с самого начала, когда мы только подошли к нему, и стая голубей вспорхнула в небо с его балюстрад!

— Голубей? — Баннер бросил на него быстрый взгляд. — Вы видели голубей?

— Да, конечно. Целая стая сидела там на перилах.

Они шагали некоторое время в молчании, а потом Баннер внезапно сказал:

— Я прожил в этом графстве всю жизнь. Я пересекал имение Блассенвиль тысячу раз, я думаю, во все часы дня и ночи. Но я никогда не видел здесь голубей!

— Их было множество, — повторил изумленный Грисвелл.

— Я встречал людей, которые клялись, что видели стаю голубей на балюстраде, как раз на закате, — медленно сказал Баннер. — Все они были негры, кроме одного… бродяги. Он разжег во дворе огонь, намереваясь там переночевать. Я проходил мимо, когда уже сгущалась тьма, и он рассказал мне о голубях. Я вернулся следующим утром, от костра остался пепел, рядом валялись жаровня и жестяная кружка. Одеяло лежало нетронутым. С тех пор парня больше никто не видел. Это было двенадцать лет назад. Негры говорят, что видят здесь голубей, но никто из них не рискует приходить сюда между закатом и рассветом. Они говорят, что голуби — это души Блассенвилей, ночью выпускаемые из ада. Негры говорят, что красное зарево на западе — свет из преисподней, потому что ворота ада открыты, когда вылетают Блассенвили…

— Кто же эти Блассенвили? — спросил Грисвелл, все еще дрожа.

— Они владели когда-то этой землей. Англо-французский род. Пришли сюда из Вест-Индии, задолго до покупки Луизианы. Гражданская война похоронила их, как и многих других. Некоторые были убиты, большая часть вымерла после. Никто не жил в поместье с 1890 года, с тех пор как мисс Элизабет Блассенвиль, последняя из рода, сбежала из старого дома ночью, словно из чумной ямы, и никогда не вернулась… Это ваша машина?

Они остановились возле машины, и Грисвелл мрачно уставился на старый дом. Его пыльные стекла были пустыми и белыми, но не слепыми! Казалось, что чьи-то глаза жадно рассматривают новую добычу сквозь затемненные стекла.

Баннер повторил свой вопрос.

— Да. Будьте осторожны. Там, на сидении, змея… по крайней мере, она была там.

— Сейчас никого, — пробормотал Баннер, привязывая свою лошадь и вытаскивая из седельной сумки электрический фонарик, — давайте посмотрим, что в доме.

Он невозмутимо зашагал по кирпичной дорожке. Грисвелл почти наступал на пятки Баннеру, сердце его учащенно билось. Ветер доносил запах разложения и прелой травы. Грисвеллу стало до тошноты плохо от ненависти к этим черным лесам, к этим ветхим домам плантаторов, в которых еще дремал забытый дух рабства, кровавой гордыни и темных интриг. Он всегда думал о Юге как о солнечной и праздной стране под легким ветром, пахнущим специями и цветами, где жизнь спокойно текла под бой барабанов черного народа, поющего на залитых солнцем хлопковых полях. Но сейчас ему открылась другая ее сторона, о которой он прежде и не подозревал — темная и мрачная, окутанная страхом. И он не мог сдержать своего отвращения.

Дубовая дверь свисала, как и прежде, с разбитых петель. Луч фонарика лишь сгустил мрак внутри дома; Баннер стоял на пороге, осматривая прихожую. Луч скользнул сквозь тьму и взобрался вверх по лестнице, Грисвелл затаил дыхание, сжав кулаки — но в этот раз никто не смотрел на них сверху. Баннер вошел внутрь, ступая мягко, как кошка — в одной руке фонарик, в другой револьвер.

Когда он повернул свой фонарь в глубину бокового проема, Грисвелл закричал, почти потеряв сознание от невыносимой дурноты.

След кровавых капель тянулся по полу, пересекая одеяла, на которых спал Брэйнер между дверью и постелью Грисвелла. И на этой постели лицом вниз лежал Джон Брэйнер с расколотой головой, сочащейся свежей кровью, отблескивавшей в луче фонаря. Его вытянутая рука все еще сжимала топор, лезвие которого вонзилось в одеяло там, где должен был спать Грисвелл.