Я повернул к ангарам, где меня ждали подсобные рабочие, несколько часов изнурительного труда, контрольный пуск цифротронного измерителя, замена изоляции во втором отсеке, потом получасовой сон в каком-нибудь закутке и – еще одна смена, тайная, на сборке нашего второго корабля, состояние которого вызывало у меня серьезную тревогу. Новость, что Нда полетит с нами, лишь многократно усилило ее. Конечно же, я был безумно счастлив, что она будет рядом со мной, но я не мог не думать о том, что ей предстоит отправиться в длительное опасное путешествие на борту! летающего катафалка, в обществе головорезов, придурков и прочей избранной публики… С другой стороны, и здесь ей, видно, не легче, зачем ей было связываться с этими неоизвергидами, неоизвергадами?… Но здесь, на Триэсе, она навряд ли примет мою помощь, если даже нуждается в ней. На корабле же другое дело, там мы будем рядом, каждый день, каждый час… Опять вместе!…

Познакомились мы на съемках постоянной видео-заставки к утренней передаче «Трех шестерок».

Я был свежеиспеченным чемпионом XIX Галактиады (свежеиспеченным в буквальном смысле: победа по стрельбе лежа на раскаленных углях обошлась мне сильнейшими ожогами в абдоминальной области) и одним из наиболее перспективных аудиторов Школы покровителей Космоса, она – победительница только что завершившегося конкурса мисс Малое Облако, то есть признанная первой красавицей нашей Системы.

Съемки продолжались надолго. Возможно, это были лучшие часы моей жизни.

Когда я, бережно прижимая ее к себе, восходил к зениту, мне хотелось лишь одного – чтобы это восхождение длилось вечно. Я прибегал к различным, доступным мне хитростям: вроде бы неловко оступался, либо делал деревянное лицо, либо вертел головой, словом, всячески старался испортить дубль, чтобы начать все сначала. Тогда я не ведал еще, что моему невинному обману «Три шестерки» могут противопоставить такой могучий обман, как монтаж: из нескольких неудачных восхождений они склеили одно потрясающее!…

Эпизод «Битва с драконом» был снят еще быстрее. При виде трехглавого чудовища, протягивающего к Нде свои мерзкие зловонные пасти, я тут же забыл, что чудовище сделано из гофрированного кар. тона, а мой меч – из негофрированного, и бросился в бой с единственным желанием – умереть на ее глазах либо бросить к ее умопомрачительным ногам отрубленные драконьи головы. И бой получился с первого же дубля, второй сняли просто так, для страховки. Но и он вышел потрясающим, и режиссер с оператором чуть не подрались, выбирая, какой же оставить для окончательного монтажа.

И полное, сокрушительное фиаско потерпел я в финальной сцене «Слияние»: она была отснята с первого дубля под гром аплодисментов съемочной группы.

Про аплодисменты я узнал позже: тогда же я ничего не видел, не слышал и не чувствовал, кроме – не нахожу другого слова, да, это было слияние! Я ошутил, что мы с ней – одно, и не только с ней, со всем миром; осязаемые границы, очертания тел и предметов исчезли, никогда не испытанное ранее головокружительное чувство освобождения от физических законов охватило меня и унесло куда-то! Пронзительно-отчетливо помню, что это было тихо-восторженное ощущение отсутствия телесной субстанции, будто я и Нда не просто слились в поцелуе, а легко и радостно растворились друг в друге и еще в чем-то, чему нет начала и конца и нет иного определения как – безграничное блаженство…

«Готово! Благодарю вас!» – крикнул режиссер и первый захлопал в ладоши. За ним последовали остальные. А я еще долго хлопал глазами, не соображая, что происходит вокруг, а главное – внутри меня…

И лишь когда я увидел, как режиссер – а это был рыжий Скроб – поймал спрыгнувшую с прозрачного подиума Иду и поцеловал ее тут же на глазах у всех, комически копируя мои движения, а она – она вела себя совершенно так же. как и со мной, и все весело смеялись, и она громче всех, я несколько пришел в себя, во всяком случае до моего сознания дошло, что все они и она, и она! – смеются не надо мной, а над тем, над чем смеяться нельзя…

В тот день я впервые переступил порог подпитейного заведения и вскоре стал его завсегдатаем. Мне хотелось забыться, и лошадиные порции трифаносомы в сочетании с лошадиными ласками угрюмых периферисток или с изнуряюще-механической изощренностью стимулаток в какой-то степени способствовали этому.

Для подобного времяпровождения нужны были средства, и я стал подрабатывать, не гнушаясь ничем, даже… нет, об этом помолчим, титул Победоносного к чему-то обязывает. Я запустил занятия, лишь ручной труд на уроках по табуларазологии давал мне удовлетворение, помогал не думать. Последовал закономерный провал на тестодроме, и двери Ордена захлопнулись перед моим уже начинающим краснеть носом. Должность рассыльного не обеспечивала мне прожиточного, то бишь пропиточного минимума. И я охотно брался за шабашки, как называл их Допотопо, не подозревая, что его верный ученик будет тратить полученные за них деньги по прямому назначению – на устроительство шабашей…

Но, бывало, в разгар какой-нибудь мерзопакостной оргии, среди верещанья, сопенья и хлюпанья, пещерных рыков, утробного уханья и вожделенных стонов, погружаясь на дно какого-либо очередного «эротизианского колодца», я вдруг снова оказывался в зените, с Ндой на руках, и мои губы опять искали ее губы, и я выскальзывал из своего тела, как змея из прошлогодней чешуи…

Тем более тягостным было пробуждение внутри смердящего клубка переплетенных тел: намертво зажатый среди чьих-то потных сальных желез, липких пещеристых тканеобразований и острых мосластых сочленений, я равнодушно ждал, что каждый последующий вдох может оказаться последним. Однако прав был Допотопо, назвав мое сердце глубоководным насосом, я бы пошел дальше: в ту бездумную – и безумную – пору я весь был не более как насос для перекачки дерьма из одной выгребной ямы в другую…

И вот, как обухом по голове – Нда летит со мной! Забыты все обиды, унижения, падения, пытки, усталость, я почувствовал, как некая могучая сила вновь наполняет все мои! ‹клетки, взывая к действию, к подвигам.

И я совершил подвиг: до рассвета собрал второй корабль! Более того, под покровом ночи мне удалось, -спасибо перанумитам! – поменять на нем часть оснастки, взяв ее с первого, фиктивного корабля: уж очень мне хотелось создать для Непревзойденной мало-мальски сносные условия – а то еще, чего доброго, откажется лететь!…

Я, конечно, предполагал, что этой подменой могу вызвать недовольство Допотопо, однако надеялся, что рекордные темпы перевесят или хотя бы уравновесят это небольшое отступление от проекта, тем более, что лететь-то все равно на втором!…

Я тешил себя еще одной надеждой, что в такой суматохе и неразберихе наставник не сразу заметит подмену, и я сумею загодя подготовить его. С этой мыслью я задремал под кожухом универсального миксера-синтезатора…

– Что это?! – разбудил меня рев Допотопо.

Он стоял передо мной, багровый от гнева – вот-вот хватит апоплексический удар – и тыкал палкой в свою пометку – ну и глаза у старика! – на тыльной стороне миксера.

– Что это?!

Его сломанный ноготь впился в крестообразную царапину на замененном мной птибалансире.

– Что это?! Что это?! Что это?!

Я молчал, считая его вопросы чисто риторическими, ведь он не хуже меня знал, что это… Я 'решил дать ему возможность высказаться, высморкаться, а уж потом…

– Стало быть, так, хлопчик, – сказал он, утирая нос тыльной стороной ладони. – Становись на платформу и дуй на все четыре стороны. Больше чтоб я тебя тут не видел. Ступай.

Все еще находясь в состоянии легкой эйфории, я изобразил на лице подкупающую улыбку человека, ставшего жертвой недоразумения:

– Все это не так страшно, наставник. Если надо, я все немедленно поменяю обратно. Просто, я думал…

– Он думал!

Количество сарказма, вложенное им в эти слова, явно превышали допустимую норму. Допотопо как бы выдохся, произнеся их, и ему ничего не оставалось как повторить их еще раз – с изнеможением в неожиданно севшим голосе: