- И я должна сыграть это?

- "Сыграть" - слишком громко сказано. Сняться в такой сцене. Он хочет доснять это в Германии и предлагает тебе три тысячи марок плюс командировочные.

- Я согласна.

- За несколько съемочных дней гонорар приличный, но я тебя предупреждаю! Как только фильм появится на экранах, его увидят люди из вашего посольства и ты не сможешь вернуться.

- Что ж!.. Я так или иначе хотела уехать...

Разговор, помимо желания Бернсдорфа, приближался к критической точке. Она хочет уехать из Гватемалы любой ценой! Еще позавчера она даже умоляла взять ее с собой в Германию. Родители Виолы эмигрировали, она намерена последовать за ними. Или кто-то оказывает на нее давление?..

- После того как мы с тобой познакомились, Виола, ко мне подошел майор Понсе, ты его знаешь, наверное.

Она налила виски в стакан Бернсдорфа, ничего не ответила.

- Мы с ним говорили и о Кампано. - Бернсдорф умолк, стараясь поточнее вспомнить слова майора. - Понсе сказал мне еще: "А вы поинтересуйтесь у дамы, которую угостили коктейлем".

- Я работаю в газете, вот меня и знают. Понсе? Какое он имеет ко мне отношение? Я сама предупредила тебя о шпиках.

- Виола, ты что-то от меня утаиваешь. Почему? Понсе заставил тебя работать на полицию? Чем он тебе угрожает? Арестом? Тебя вынудили прийти к нам и предложить свои услуги? Да? А теперь ты решила сделать то, что в его расчеты не входит, - хочешь бежать из страны, хочешь отомстить, рассказать за рубежом, что у вас происходит?

Пальцы Виолы мелко дрожали.

- Все примерно так, как ты говоришь.

- Почему же скрывала это от меня? Тебя так сильно запугали?

- Нет... Я боялась, я так боялась, что ты будешь меня презирать...

Однако все было не совсем так. А как, Виола не могла рассказать никому, она всеми силами старалась подавить в себе эти воспоминания. Лишь иногда, в кошмарных снах, пережитое снова начинало терзать ее, и как раз сейчас Виола мысленно увидела перед собой Торо, грубого и жестокого, как дикий зверь.

Грязные, оскорбительные крики, которые она пыталась забыть все последующее время, - а прошло уже больше трех лет с тех пор, - были для нее самым страшным воспоминанием. И теперь она опасалась, что дело, начатое Понсе, может завершиться у Торо. Бежать? Но как?

- Какая же роль отводится нам? --спросил Бернсдорф.

- Я... не знаю. Я только должна докладывать ему... Понсе намекнул, что киногруппу используют как наживку.

- И кто должен эту наживку проглотить?

- Ну... противники режима - в широком смысле слова. "Я не против этих немцев, - сказал он мне. - Я только против герильерос, а они всегда не прочь встретиться с левыми иностранцами".

- О Толедо у вас речь заходила?

- Понсе упоминал о нем вскользь, когда рассказывал о Кампано.

- Подробности о жизни Кампано тебе сообщил он?

- В основном да. Сама я знала лишь дом, где он родился. О Толедо он упомянул в связи с неудавшимся похищением.

- Он хочет впутать нас в какую-то историю с Толедо?

- Я слишком нервничала тогда, чтобы разобраться, что к чему. Помню, подумала: "Все начинается сначала..."

Бернсдорф склонил голову набок, он так и буравил ее взглядом. Виола вдруг с ужасом осознала, что Бернсдорф ей не доверяет. Несмотря на всю ее откровенность - не верит! Наступила тягостная пауза.

- Вряд ли Понсе рассматривает нас исключительно как наживку, проговорил Бернсдорф на удивление спокойно. - Это вообще исключено. А если и так, то нам непосредственно ничего не угрожает.

- Почему ты так считаешь?

- Иначе он не стал бы говорить об этом с тобой. Жаль, что ничего другого ты не запомнила... Но если мы в самое ближайшее время не узнаем, что он задумал, Виола, то его ловушка захлопнется и никому из нас из нее не выбраться. И тебе в том числе.

- Ах, вот что... Ты хочешь, чтобы я узнала, что он задумал?

- Попытаться-то ты можешь... Знаю, ты многим рискуешь в обоих случаях, и неизвестно даже, когда больше/ Но если Понсе сумеет запутать нас в какую-то грязную историю, тебе уже не удастся воспользоваться приглашением Фишера, ты меня понимаешь?

Бернсдорф взглянул на часы, задумался.

- Послушай, разве сегодня тебе к Понсе не идти? Ну, с "докладом"?

- Сегодня ничего не произошло. Или все-таки пойти? Тогда расскажи, что было в Сакапе.

- Да, кое-что им надо подбросить, - сказал режиссер. - На своем жаргоне они называют это "материалом для игры...". Ты пускаешься в опасное плавание, Виола. Но особенно не тревожься - мы с тобой пройдем всю "программу" от точки до точки и отшлифуем ее до блеска. Разве я не профессионал? Или глупее Понсе?

Ночь полна шумами и запахами: музыка, доносящаяся из кабачков... шаги прохожих... принюхивающиеся к чему-то собаки... пьяницы, горланящие песни... непонятные слова на диалекте индейцев майя... Вот уже полчаса Виктор Роблес сидел перед хижиной Габриэля Паиса, старшего среди шести или семи братьев в бедняцкой индейской семье. Роблес никак не находил ответа на мучивший его вопрос: как этот индеец из самых низов смог заполучить роль в фильме, пусть и самую маленькую?

Высадив Бернсдорфа перед кинотеатром, Роблес отправился в поселок металлургического завода на поиски Марселино Торреса, якобы похожего внешне на Кампано. Но в окнах дома Торреса было темно, на стук никто не отозвался. Соседи, к которым он обратился с вопросами, отмалчивались, не испытывая доверия к незнакомцу... А теперь его такси стоит у подножия холма, обживаемого потихоньку беднейшими из бедных индейцев. Ездить ночью по закоулкам трущоб опасно: здесь ни фона-реи нет, ни замощенных дорог. Договориться с индейцами трудно, почти никто из них испанского не знает. Они переселились сюда из своих деревень совсем недавно и, исключенные из городской жизни, влачили жалчайшее существование.

Крытая жестью хижина из обломков досок, песчаный "пол", жужжание мух, вонь. Вид у хижины такой, словно она может рухнуть от одного неосторожного движения. После жалкого "серийного" дома Торреса это еще несколько ступенек вниз по социальной лестнице, ее последняя ступенька. Но, может быть, семья Паисов, если она не потеряла надежду, считает эту ступеньку первой?.. Отец работает садовником у богатой дамы, но из-за больной печени часто вынужден оставаться дома. Мать продает на пригородном рынке жареное телячье сердце с тушеной картошкой. Младшие дети пока что проказничают где придется со своими сверстниками. Но Габриэль - хороший мальчик, он частенько приносит деньги, рассказывала Роблесу мать. Кто он по профессии? Был крестьянином, как и все они в деревне, оттуда из-за голода пришлось уйти в город. Где работает? Подыскивает себе занятие то тут, то там; точнее мать объяснить не сумела - испанских слов пока знает мало. Потом начала жаловаться на воров, которые украли шерстяное одеяло,, пока она торговала на базаре. Полиция? Скажете тоже! Полиция сюда, на этот холм, и носа не показывает. А закрывать дверь ни к чему - в стенах столько дыр, просунуть руку ничего не стоит... Во время ее грустного рассказа из-за занавески послышалось хныканье больного ребенка, метавшегося в жару на отрепье семейной постели.

Послышался звук шагов, вспыхнул в темноте огонек сигареты - это наконец вернулся домой Габриэль Паис. Роблес вышел ему навстречу.

- Ты знаешь меня, Габриэль. Встречались в отеле. Я доктор Роблес из киногруппы.

Познакомились они тогда, что называется, "на ходу", но Паис сразу протянул Роблесу руку:

- Вы меня ждали? Мать вас ничем не угостила?

От него пахло спиртным, по-испански он говорил с ошибками, но радость от встречи была искренней.

- Давайте останемся на улице, тут нам никто не помешает.

Нетвердо держась на ногах, Габриэль поплелся к хижине. Было слышно, как он громко спорит там о чем-то. Вышел разодетый, в туфлях с белой окантовкой и костюме из магазина готового платья, что должно было показать - он, Габриэль Паис, считает себя "ладино", индейцем, покинувшим свою общину и причисляющим себя к белым. В одной руке он нес керосиновую лампу, в другой - небольшую, пестро раскрашенную доску, на которой стояла тарелка с нарезанной папайей и красными плодами кактуса, бутылка и две рюмки.