— Правда, Кристофер, садись. Он даже остыть не успел.

Я молча уселся за стол. Утренняя газета валялась там, где я ее бросил полчаса назад, мятый комок, из которого выжали все жизненно важные новости. Темой дня по-прежнему оставался выход Германии из Лиги Наций.^[1] Знатоки уверяли, что в будущем году, как только укрепят линию Мажино,^[2] начнется превентивная война против Гитлера. Геббельс твердил, что 12 ноября^[3] немцы могут отдать свои голоса «за» и только «за». Губернатор Кентукки Руби Лаффун присвоил Мэй Уэст^[4] звание полковника.

— Дантист кузины Эдит, — начала матушка, подавая мне чашку, — считает, что Гитлер вот-вот оккупирует Австрию.

— В самом деле? — Я отпил чаю, откинулся на спинку стула и вдруг понял, что ко мне вернулось хорошее настроение. — Как же, как же, специфика профессии открывает доступ к информации, недоступной простым смертным. Хотя, к своему стыду, должен сказать, я совершенно не понимаю, как…

И тут меня понесло. Матушка налила чаю себе и Ричарду. Устроившись поудобней и обменявшись выразительными взглядами, они передавали друг другу молоко и сахар, напоминая посетителей ресторана, услышавших, что оркестр заиграл знакомую мелодию.

Минут десять я приводил — и тут же разбивал в пух и прах — все доводы, которые мог бы привести этот дантист, в том числе и те, которые ему бы и в голову никогда не пришли… Я сыпал своими излюбленными словечками: гауляйтер, солидарность, демарш, диалектика, гляйхшалтунг,^[5] инфильтрация, аншлюс,^[6] реализм, транш, кадровый состав. Закурив очередную сигарету и переведя дух, я стал пространно излагать историю национал-социализма со времен мюнхенского путча.

И тут зазвонил телефон.

— Вот всегда так, — вздохнул Ричард. — Эта дурацкая штуковина вечно трезвонит на самом интересном месте. Не подходи. Надоест звонить, сами отвяжутся.

Я вскочил, едва не опрокинув стул, и помчался в коридор, хватая на ходу трубку.

— Алло, — выдохнул я.

Молчание. Но я отчетливо слышал чье-то присутствие на том конце провода — отдаленные голоса, судя по всему, яростно о чем-то спорящие, звуки музыки, доносившейся из радиоприемника.

— Алло?

Голоса стали чуть тише.

— Алло? — нетерпеливо завопил я.

Похоже, меня услышали. Разговоры прекратились, музыка смолкла, будто кто-то прикрыл трубку ладонью.

— Черт бы вас побрал!

Неожиданно невидимый некто убрал руку с трубки, и я услышал недовольный мужской голос с сильным акцентом:

— Слов нет, какой бред! Полный бред!

— Алло, — безнадежно взывал я в пустоту. — Алло! Слушаю вас! Говорите же! Алло!

— Подождите, — отрывисто ответил голос с акцентом, словно увещевал капризного ребенка.

— Я не собираюсь ничего ждать! — я заорал и сам расхохотался от того, насколько по-детски это прозвучало.

Рука снова отодвинулась от микрофона, и мне в ухо ворвались уже знакомые голоса и музыка. Казалось, кто-то невидимый прибавил звук.

— Алло! Алло! Алло! — нетерпеливой скороговоркой произнес таинственный иностранец.

— Слушаю вас.

— Алло? Говорит доктор Бергманн.

— Доброе утро, господин Бергманн.

— Что? Доброе утро. Алло? Алло! Я бы хотел переговорить с господином Ишервудом, прямо сейчас, если можно.

— Я слушаю вас.

— Мистер Кристофер Ишервуд… — Бергманн старательно, по слогам выговорил мое имя — судя по всему, прочитав его по бумажке.

— Да, это я.

— Ja, ja… — Бергманн явно терял терпение. — Я хочу говорить с господином Ишервудом лично. Будьте любезны, пригласите его к аппарату.

— Кристофер Ишервуд — это я, — сообщил я по-немецки. — И именно со мной вы говорите все это время.

— Так это вы Ишервуд! Прекрасно! Что же вы сразу не сказали? И вы говорите по-немецки? Великолепно! Endlich ein vernünftiger Mensch!^[7] Вы не представляете, как я рад вас слышать! Скажите, друг мой, вы можете сейчас ко мне приехать?

Я насторожился.

— Вы имеете в виду сегодня?

— Я имею в виду прямо сейчас, не откладывая, как можно более немедленно.

— У меня все утро расписано буквально по минутам, — неуверенно начал я. Но Бергманн прервал меня вздохом, больше напоминающим долгий, протяжный стон:

— Бред! Кошмар! Я так не могу.

— Может быть, мне удастся выкроить время днем…

Мои слова не возымели никакого действия.

— Все пропало, — забормотал Бергманн. — Один, совершенно один в этом чертовом городе. Никто не понимает ни слова. Кошмар! Все пропало!

— Может быть, вы приедете ко мне?

— Нет, нет. Все пропало. Не берите в голову. Это слишком сложно. Scheußlich!^[8]

Повисла напряженная пауза. Прикусив губу, я с тоской подумал про одиннадцатую главу. Понял, что еще секунда — и я сдамся. Черт бы побрал этого господина!

Кончилось тем, что я недовольно буркнул:

— Где вы сейчас находитесь?

Он к кому-то обратился, потом яростно прорычал:

— Где я нахожусь? — Ответа я не расслышал. Бергманн бушевал. — Ни слова не понимаю. Скажите ему сами.

В трубке зазвучал новый голос на милом уху кокни:

— Здравствуйте. Мы в отеле «Коуэн», на Бишопгейт. Прямо напротив вокзала. Вы нас сразу увидите.

— Спасибо, я сейчас выхожу. До сви… — но тут поспешно прозвучало:

— Минутку, минутку… — Послышалась непродолжительная, но яростная возня, наконец Бергманну удалось завладеть трубкой, в которую он тут же тяжело задышал:

— Скажите, друг мой, когда вас ждать?

— Где-то через час.

— Час? Это слишком долго. Как вы поедете?

— На метро.

— А не лучше ли взять такси?

— Не лучше, — сурово отрезал я, мысленно прикинув, во сколько может обойтись поездка от Кенсингтона до Ливерпуль-стрит. — Совсем не лучше.

— Почему же?

— Это займет столько же времени, сколько и на метро. Ужасные пробки, знаете ли.