- Чтобы "сухой лист" получился сильным,- продолжал Лобан,- надо не бояться жестко и резко включить ногу и хлестко ударить по мячу. Некоторые боятся "хлестать", чтобы не получить травму. Значит, будем работать, будем утяжелять пузыри. Вот увидите: после месяца работы в гранитных каменоломнях, начнете легко и смело хлестать обычные пузыри.

Жеребцы совсем приуныли. Все посторонние разбежались еще в перерыве, лишь один этот, прилизанный Арлекин, ловил и записывал каждое слово. Ну до чего неприятный тип!

За что я его так невзлюбил? За усики, за бабочку, за прилизанные назад волосы... Зачем он здесь? Я ткнул в него пальцем и спросил: - Почему на занятиях присутствуют посторонние?

Наступила неловкая тишина. БэА покраснел, собрал свои манатки в портфель и вышел, а я наконец почувствовал себя генералом.

- Ты зря на него окрысился, он неплохой парень,- сказал мне Лобан после занятий.

ЕХАЛ ГРЕКА ЧЕРЕЗ РЕКУ.

В среду я отправился к гарнизонному кутюрье, он снял с меня мерку для генеральской формы; в четверг и пятницу я сдавал все эти футбольные дела Лобану (опись-перепись, наличие присутствия, ключи от сейфа и пр.); в субботу и воскресенье состоялся уик-энд на природе в хорошей компании Лобан, Войнович, Макар, Чайник, Ванька Стул, доктор Вольф, дядя Сэм, шеф-кок Борщ с двумя ведрами сырого мяса в уксусе и в кислом "алиготе".

Поставили армейскую палатку, купались, гоняли пузырь на пляже, Лобан мне чуть ногу не сломал, играли в подкидного дурака, обмывали у костра с комарами наши генеральские звания и мое новое назначение. А пахло как! А как хорошо в южной точке либрации собирать грибы! Ты идешь за ними, они идут за тобой. Грибы наступают! Они идут на тебя, а ты идешь на них с остреньким ножиком. На грибалке хорошо думается.

Выпивали и философствовали - почему мы так плохо играем в футбол? Что нам мешает? Боязнь? Неуверенность?

Бедность? Экономическая отсталость? Почему при таких великих умах и тренерах мы ни разу не выиграли чемпионат Вселенной? Ведь мы не хуже играем. Решили, что мешает менталитет,- нам все по барабану.

Было тепло, хорошо, мягко, приятно, не выразить словами, да и не нужны слова.

Лобана даже на лирику потянуло, и он прочитал нам очень даже неплохие стихи о космосе-хроносе, которые сочинил в побеге:

Инфракрас Угас.

Ультрафиолет

Сместился в синий Цвет.

Значит, осень.

На осине Иней.

Значит, восемь.

Сколько зим, сколько лет

Отпечаталось в лужах?

И стрелки скрестил

В циферблатных рожах Ужас.

Эти стихи произвели на всех, особенно на Войновича и шеф-кока, неизгладимое впечатление; все Лобана хвалили, а я про себя решил, что Лобан в побеге немножко тронулся, но так как был в меньшинстве, то прикинулся сухим листом из гербария и промолчал. Ночью опять полезли купаться в озере.

Войнович притащил сухари, прикармливал рыбу на завтра и приговаривал:

- Р-рыбам, р-ракам, кр-рабам... Р-рыбам, р-ракам, кр-рабам...

- Р-репетируешь генеральское произношение? - спросил я.

Войнович почему-то смутился и ответил что-то неразборчивое.

"ПРИМ.

Войнович смутился, но я не обратил на это внимание.

Оказывается, он в самом деле репетировал "р",- в те дни он тоже получил предложение от одной солидной конюшни на генеральскую должность; но он ничего не сказал мне об этом." В воскресенье рыб не было, сидели с удочками, как приговоренные. Откуда здесь рыбы?

На этом мои славные последние денечки с грибочками, рыбкой, шашлычками, водочкой и стихами закончились.

Понедельник - тяжелый день, дождило, но и понедельник был неплох, я прожил его по рецепту доктора Вольфа, придумал себе работу: ходил из угла в угол, попивал "нарзан" и продолжал раскатистые тренировки:

- Ехал гр-река чер-рез р-реку, видит гр-река в р-реке р-рак...

И т. д. в том же д.

С лужением глотки дело обстояло похуже - я вскоре охрип и осип и бросил ее лудить. К вечеру я уже был в форме как в прямом, так и в переносном смысле: во-первых, голова прошла, во-вторых, от гарнизонного кутюрье доставили две генеральские формы - парадную и полевую. Я не смог побороть соблазн, примерил и повертелся у зеркала. Долго повертелся. Надо признаться, обе формы были мне к лицу, особенно (к лицу) лампасы на брюках. Мне понравилось. Красавец!

"Ударение на "е"." Но больше всего мне понравился ремень - генеральский ремень! Власть, генеральский символ - ремень.

Этим ремнем... Председатель Сур обещал подарить мне зеленую пасту "гойя". Где председатель Сур? Дни и часы его сочтены, его с моста в реку Кондратий хватит - раков, крабов и рыб кормить, когда он увидит меня в генеральской форме.

Думал ли я в молодости, что когда-нибудь буду править своих "двух близнецов" на генеральском ремне! Думал, конечно. Какой солдат не мечтает. Но с возрастом перемечтал, конечно...

Потом я подшивался - петлицы, погоны, белый воротничок. Тихая мирная воинская работа - подшиванье воротничка. Генеральские полусапоги немного жали. Их следовало разносить, и я решил, что "эх, однова живем", и, как был в генеральской форме, так и пошел по бэ. Вернулся домой поздней ночью и, не снимая формы, упал на постель и уснул.

ЧЕРНАЯ ДЫРА В БЕЛОЙ ТЕТРАДИ.

ОПОЗНАНИЕ В "МЕТРОПОЛЕ".

Откуда взялась в белой тетради эта темная запись о "бэ" - одному Богу известно. Неужели опять повторился приступ старой болезни, и я опять потерял самого себя? Я мало чего боюсь, но больше всего на свете я боюсь приближения того состояния, той нечистой силы, которая в молодости раздваивала меня отделяла мой разум от тела, подвешивала его сверху, как дирижабль на веревочке, и оттуда на привязи наблюдала за мной.

Говорят, что подобное раздвоение личности испытывают курильщики опиума... к сожалению, не курил, не знаю.

Где я был в ту ночь, что я делал? Ни по каким "бэ" я не ходил, стар я уже для таких походов, да и какие уж там "бэ" в Шишкином Лесу ночью! Я всего лишь походил но коридору, поскрипел генеральскими сапогами и лег спать; но странность состояла в том, что меня таки посетила эта шальная мысль съездить в Метрополию оттянуться; еще более странно, что в гарнизонном ресторане "Метрополь" какой-то никому не известный то ли генерал, то ли подполковник (мундир с погонами подполковника, штаны с генеральскими лампасами) всю эту ночь пил, таскал девок в нумера, орал, что, "перед его последним боевым заданием на каждый болт найдется своя гайка", буянил, разбил ногой стеклянную дверь, а когда видел в зеркалах свою рожу, плевал в нее и бил зеркала,- сначала за все платил наличными, но за зеркала перевел счет на джеиераля Гу-Сина; на гауптвахту его тащить не решились - мол, что еще за боевое задание? - еле спровадили, а утром об этом происшествии доложили бригадному дженералю. Подозрение пало на меня, но я был ни сном, ни духом; я так и сказал дженералю: - Почерк мой, но это не я.

- Может быть, вы страдаете лунатизмом? - предположил дженераль.

Я понял, на что он намекает - на мою притаившуюся болезнь. Мы спешили в дженеральском лендровере на презентацию к бессмертным, но я настоял свернуть к "Метрополю" и провести опознание, чтобы поставить все точки над "ё".

Дженераль только этого и ждал. Свернули, предъявили мою физиономию метрдотелю, и тот разглядывал меня с таким длительным недоумением, что я вдруг почувствовал себя тем шальным подполковником, который ночью вышивал с девками в нумерах.

- Что он там с ними делал - известно-с,- бормотал метрдотель.- У меня все схвачено, сфотографировано и запротоколировано, но фотографии подполковник порвал, а протоколом, извините, подтерся.

И все же метрдотель меня не опознал, хотя и с какой-то странной формулировкой: - Очень, очень похож, но не он. Точно, не он. Тот помоложе.

Такая точность опознания меня не устраивала.

- А не пригласить ли сюда этих... которые на "бэ"? - неуверенно предложил я.

- А позвать нам сюда "слово неразборчиво"![ Блядей. Чего уж там неразборчиво! (Прим. редактора.) ] - тут же согласился дженераль, будто того и ждал.