Тойер тряхнул головой, зачем-то потрепал Бабетту по плечу, затем молча поднырнул под ленту. Что тут было говорить. Он сделал несколько шагов. Навстречу ему уже шел Штерн:

— Гунтрам Нассман, пастор из церкви Святого Духа, найден убитым во дворе. Довольно сильно изувечен. — Они свернули во двор пасторского дома. — А самое странное то, что у него в кармане или в руке было письмо Рони. Во всяком случае, оно лежало рядом с его трупом.

— Письмо от убитой? — глупо переспросил Тойер.

Штерн кивнул.

— Я ничего не понимаю, — сообщил он.

Пасторский дом стоял на большом участке земли, что было большой редкостью в Старом городе с его теснотой. Там даже сложилась грубоватая поговорка: «Сосед примет льняное семя от запора, а у меня понос». Справа от основного здания находился недавно сооруженный павильон, вероятно, предназначенный для приходских мероприятий. Тойер не очень-то знал, чем занимаются пасторы при жизни, и сейчас складывалась не самая удобная ситуация для того, чтобы это выяснять. Да и представить себе это место в обычное время теперь, в возникшей суете, было нелегко. К сожалению. Ведь Тойер прежде всего старался мысленно переноситься в моменты, предшествовавшие преступлению, — это был его первый шаг в расследовании. Так что на сей раз то, что он не посещал церковь, оказалось его минусом.

Труп лежал под белой простыней возле ступеней, ведущих к порталу.

— Отпечатки подошв нашли? Снег может сослужить нам хорошую службу! — крикнул Тойер.

— Ничего мы не нашли, — вздохнул Лейдиг. — Снег начался лишь час назад. А следы, если и были, то их успели затоптать. — Он махнул рукой в сторону оттесненных зевак.

К гаупткомиссару подошел молодой полицейский:

— Вы хотите взглянуть на труп?

Тойер подумал: «Нет» — и утвердительно кивнул.

Череп был сильно деформирован. Наверху, над входной дверью, было распахнуто окно.

— Сброшен? — шепотом спросил Тойер.

— Череп раскололся. Возможно, от удара о камни. — Лейдиг произнес это холодно и спокойно. В таких вещах маменькин сыночек был наименее впечатлительным из всей группы. — Подождите, я сейчас посвечу.

Тойер махнул рукой, мол, не надо, но яркий конус уже выхватил из тьмы лужу крови и что-то белое.

Ильдирим сидела за кухонным столом и обливалась слезами: она резала лук.

— Можно, я помогу? — спросил Озгюр. — У нас в школе я ловко режу лук. На уроках домоводства.

Ильдирим помотала головой.

— Честное слово, клянусь.

— Озгюр… — Она смотрела мимо него, на свою Бабетту. Девочка похорошела, теперь ее уже не назовешь страшненькой, и это приятно. Румяные щечки, здоровый вид у малышки… Он трахает ее, молодой похотливый кобелек… Что ж, такой возраст… старшеклассник… Я и сама была старшеклассницей… я должна дать ему шанс. Засранцу этому.

— О'кей, Озгюр, — со стоном проговорила она. — Тогда почисти мне лук. Всю сетку.

— Эй, там ведь его много. Что вы собираетесь готовить?

— Луковый суп, — ядовито ответила прокурор. — Бабетта, мне нужно с тобой поговорить.

— Луковый суп, — смиренно повторил мальчишка. Зрелище получилось трогательное: парнишка, словно сошедший с обложки молодежного журнала «БРАВО», сидел за стареньким кухонным столом и — достаточно ловко — чистил злой лук. Ильдирим отвернулась и вытащила девочку из кухни.

— Он глуп, — прошипела она. — Неужели тебе не ясно, что он глуп?

Бабетта посмотрела на нее с нежностью и чуть ли не свысока:

— Я не собираюсь выходить за него замуж…

— Значит, ты согласна со мной, что он глупый?

— Но ведь я тоже такая же…

Приемная мать ничего не могла возразить. При всей любви у нее тоже были подобные подозрения — хотя в последнее время они почти исчезли… Может, все дело в любви, она ослепила ее? Родительская забота, беседы по душам, выговоры, конфликты, иногда доводившие ее до отчаяния, теперь казались ей выходом, спасением из водоворота вопросов и проблем.

— Короче, так нельзя себя вести. Твой дружок вернулся с каникул раньше времени, и ты поскорей смылась. А потом рассказала, что, оказывается, вы еще мешали Иоганнесу работать… В Старом городе…

— Это было случайно… и мы вовсе не мешали ему.

Ильдирим обняла смущенную девчушку и долго не отпускала ее, целую минуту. Бабетта молчала и, казалось, радовалась таким проявлениям нежности меньше прежнего. Потом украдкой поглядела на часы. Перехватив ее взгляд, приемная мать разжала руки и озабоченно спросила:

— Как ты относишься к нему, нормально? Я про Тойера…

— Да, вполне… Вообще-то он смешной… Похож на медведя, который чем-то обкурился…

До выяснения того, откуда у Бабетты такие наркотические аллегории и не кроется ли за ними ее собственный опыт, дело не дошло, так как Озгюр крикнул, что он уже почистил и мелко нарезал весь лук не только из первой сетки, но и из второй, которую взял в кладовке.

Полночь давно миновала. Тойер, предпоследний из сотрудников полиции «Гейдельберг-Центр», все еще сидел на работе. Самый последний сотрудник сидел напротив него: доктор Зельтманн, собственной персоной.

— Прочтите мне письмо Рони, господин Тойер. Тойер судорожно сжал копию записки, словно ученик, застигнутый врасплох учителем.

— Не надо считать, что это ваше частное дело, мой дорогой.

Могучий сыщик кивнул. Он был вынужден — к собственному удивлению — признать, что шеф прав.

— «Дорогой Несси…» — начал он.

— Несси? — истерично воскликнул Зельтманн.

— Должно быть, она так его называла. Вообще-то он Гунтрам Нассман.

— Пастор называется… Наше общество явно деградирует. Катится куда-то в пропасть… Господин Тойер, вы верите в Бога?

Тойер ничего не ответил, лишь задумчиво посмотрел на Зельтманна. А тот все больше углублялся в дебри демагогии. Половинки щегольских очков косо сидели на его сером лице.

— Бог теперь мыслим только в отчаянии и в тоске человека по Освенциму, — вещал он.

— Что-что? Простите, не понял. У кого, вы говорите, тоска по Освенциму?

— «По» — это нравственно-этический параметр, не пространственный, поймите меня, пожалуйста… Тоска и стыд из-за совершенного там. Во всяком случае, я где-то об этом прочел, вот только уже не помню, где…

Гаупткомиссар вздохнул и стал читать.

— Ясно как день, — простонал Зельтманн и театрально поднялся со стула. — Ох, что за мир, в котором пастырь ведет, я бы сказал, к пропасти свою овечку, своего агнца…

— Я вас не понимаю. — Тойер был искренне озадачен. — На этот раз уже не в принципе, а конкретно не понимаю.

Зельтманн улыбнулся, но улыбка удалась ему уже не так хорошо, как раньше.

— Я не удивлюсь, если этот господин Нассман…

В последующие дни в полиции «Гейдельберг-Центр» не хватало одной вещи. Нет, не покоя — наряду с лихорадочной активностью в рабочих кабинетах и коридорах устраивались маленькие перекуры на улице (общие) или в кабинете (Хафнер наедине с Хафнером). Не было недостатка и в новых фактах, нет-нет. Тойер и его ребята знали: в принципе это должно бы их удовлетворить, однако будучи мелочными и завистливыми, они не испытывали удовлетворения, и меньше всего упрямый шеф группы.

Все шло паршиво. Дело просто разваливалось само собой. Так чего же не хватало полицейским? Не хватало, собственно, табло, на котором заинтересованная публика могла бы следить за результатами популярного в «Гейдельберг-Центре» поединка между Тойером и Зельтманном:

Тойер — Зельтманн

0:0

0:1

0:2