— Еще научишься понимать. Ладно, Тойер, мне пора делать ингаляцию, да и голод меня уже донимает, как обычно. Ведь я ничего не ел в течение всего разговора…

Тойер услышал, как его друг захрустел чипсами, но ничего не сказал.

— Ты хотя бы побывал на месте пожара? Осмотрел его?

Сразу за мостом Тойер свернул налево. Он расплющит нос первому же туристу, который пристанет к нему на Главной улице с вопросами. Сейчас ему действительно не хотелось петлять по лабиринту переулков, он стремился поскорее дойти до Старого моста, пару шагов даже пробежал. Почему он так злился? Ведь Фабри прав: он должен был поглядеть на сгоревший дом, получить собственное впечатление. Вот только сегодня ему каждый что-то объяснял, каждый вроде бы понимал ситуацию лучше, чем он. Возможно, так оно и было, но мысль об этом нервировала.

Как всегда, он ошибся и очутился не там, где рассчитывал, но тут же сориентировался в сутолоке, вышел к «Круассану», чтобы затем затопать по Нижней улице по направлению к церкви Святого Духа.

Нет, он свернул слишком рано, балда, ведь это старинный цейхгауз, Маршталль, надо было пройти до следующего переулка. Чуть выше, на Главной улице, бурлили людские потоки. Неужели ему в самом деле хотелось идти туда, в тот квартал? И зачем те молодые павианы, которые теперь — наконец-то он счел это поистине неслыханным бесстыдством — скакали вокруг его почти что приемной дочери, зачем они вырядились в какие-то небесно-голубые младенческие цвета…

Небесно-голубые младенческие цвета?

Небесно-голубые младенческие цвета.

Небесно-голубые младенческие цвета!

Мангеймский поджигатель, вероятно, не принадлежал к числу больших хитрецов, но предчувствие того, что его сейчас возьмут за жабры, сработало. Их взгляды встретились буквально на мгновение, и парень уже помчался прочь, в сторону Бисмаркплац.

Тойер быстро сообразил, что на быстроту собственных ног ему рассчитывать не приходится. В эпоху, когда даже пенсионеры с трансплантированным сердцем могли участвовать в триатлоне местного значения, он причислял себя к самой нерасторопной части человечества.

Он в отчаянии огляделся, отыскивая взглядом какие-нибудь подручные средства передвижения, а небесно-голубой парень улепетывал во всю прыть. Конфисковать, на худой конец, больничное кресло? Ага, вот что ему нужно: из переулка вырулил на современном скутере молодой человек — сыщик не без гордости вспомнил, что в былые годы он был чемпионом по езде на самокате. Лет в восемь. Ну держись!

— Я тебя знаю! — усмехнулся студент — парень определенно был таковым. — Ты из группы, распутавшей дело со скрытой камерой! — Он попытался увернуться. Тойер, радуясь такой возможности, грубо ударил его кулаком по тощему плечу и ухватился за руль. Прохиндей потерял равновесие и грохнулся на мостовую.

Лишившийся твердой опоры гаупткомиссар лихорадочно размышлял, почему он так решительно записал парня в студенты. Ведь тот выглядел как любой другой молодой человек. Может, дело было в приличной круглой шапочке, стильном пирсинге на нижней губе, коротком ежике волос? Чем он отличался от какого-нибудь начинающего механика с бритой головой? И стоит ли обдумывать такой сложный вопрос, если ты мчишься на самокате впервые после полувекового перерыва, позади тебя гудит возмущенная толпа, жаждущая наказать дерзкого похитителя, а впереди мелькает поджигатель в небесно-голубых шмотках?

Полицейский стремительно мчался вперед, ловко балансируя. Если бы у парня хватило ума, он бы теперь нырнул в Дармштадтский торговый комплекс и был таков. Но парень сделал нечто более выгодное для сыщика. Он оглянулся на своего преследователя, причем как раз в тот момент, когда ему надо было вильнуть, чтобы избежать столкновения с уличным фонарем. Последовал удар, и небесно-голубой беглец рухнул как мешок.

К сожалению, ситуацию это не упростило. Шильдкнехт лично перечислила важнейшие пункты.

Да, господин Тойер арестовал объявленного в розыск поджигателя. Однако в тот день он сам назначил себе отгул. А поскольку изобретательность следовало проявлять на работе, а не в отлынивании от нее, его подвиг не заслуживает особой похвалы.

Он использовал для преследования скутер, которым завладел крайне грубыми методами. Владелец транспортного средства решил подать жалобу. Наконец, владелец не был студентом.

— Молодой человек радиожурналист, сейчас он намерен раздуть большой скандал.

— Как будто это имеет какое-то значение, — фыркнул Тойер, оказавшись в родном кабинете. — Раньше паршивец наверняка учился.

На сей раз гаупткомиссар по всей форме подал заявление на отпуск и получил его без всяких бюрократических проволочек. Возле пасторского дома он пока не побывал, и теперь хотел всерьез отнестись к совету начальницы и там не показываться. Ребята с ним почти не разговаривали.

— Ладно, через денек-другой я снова вернусь, — пробормотал он, передвинув пару бумаг.

— Отдохните, — буркнул Хафнер. — От нас.

— Я вам тогда наговорил… Зря, я жалею об этом. Как мы теперь поступим с квартирой? — Он неуверенно посмотрел на Лейдига. — Наш уговор остается в силе?

Тот кивнул, не глядя ему в глаза.

— Ну, я пойду.

Четверг — свободный день. Что ж, поглядим…

Он разругался по телефону с Ильдирим. Потом направился в плавучий ресторан и по ошибке заказал себе блюдо из потрохов. После чего, твердо решив напиться и мучаясь жирной отрыжкой, он протащился по шикарным кабакам Нойенгейма. Оказалось, что кое-какие свои решения ему удается выполнить. Он споткнулся на лестнице, добрался до постели, украшенный зловещим кровоподтеком, и впал в забытье под пульсирующую в ноге боль, которую, как это ни смешно, казалось, слышал.

— Господин комиссар?

На Дане были белые летние брюки. Неужели этот проходимец был бесчувствен ко всему, даже к холоду?

— Я вовсе не к вам. Мне нужен Пильц, Шустер, тот, безрукий…

Дан вежливо шагнул в сторону, освобождая проход:

— Конрад ушел.

Тойеру пришлось проглотить это известие. Ему хотелось еще раз потрясти бывшего террориста. Он смутно представлял себе, как что-то докажет всем, даже умному Фабри. И сейчас…

— Кто-то ему позвонил, понятия не имею, кто именно… И вообще, откуда мог звонивший знать, кто он такой. Но, кажется, Конрад страшно испугался. Выпьете кофе?

Тойер с благодарностью принял предложение.

Дан глядел на сад, небрежно развалившись на софе. Готовить кофе он умел, Тойер был вынужден это признать.

— Прекрасный день, правда?

Таковым этот день полицейский не воспринимал. Впрочем, Дан был прав — тонкий, еще чистый снежный покров, неяркое январское солнце.

— Вы не поверите, но я все время прикидывал, не позвонить ли вам. Конрад в самом деле был вне себя… Я предполагаю, что это кто-то из его бывших соратников и что он упрекал его в предательстве…

— Предательстве?

— Когда его взяли, он прихватил с собой еще несколько человек. Разве об этом не написано в ваших материалах?

Тойер покачал головой:

— Министерство скупо делится с нами такой информацией.

На этот раз ему никак не удавалось ощутить настоящую неприязнь к Дану. В отце погибшей девочки что-то переменилось, он как-то обмяк и выглядел не так безупречно, как в первый раз. Вид у него был подавленный и грустный.

— Как у вас в действительности обстоят дела?

Дан улыбнулся:

— Если бы я знал.

Тойер увидел, что у Дана дрожат руки.

— Знаете, я хотел откреститься от своей дочери, вы это поняли и осудили. Все меня осуждали. Да и сам я себя осуждал. Мой брак был вообще неудачным. Глупость, за которую я несу ответственность, ведь в конце концов моя жена была молодой девчонкой, практиканткой, а я уже уважаемым адвокатом. Дело известное. Мне льстило — такая свеженькая, хорошенькая самка. Думать начинаешь, лишь когда проходят годы… Долго я даже не знал, что моя жена беременна: она уехала от меня, когда еще ничего не было заметно. Она была намного моложе меня, как я уже сказал, хотела жить совсем иначе. Мои седые виски, вероятно, ей наскучили.