Плац опасливо оглянулся по сторонам:

— Не надо так громко говорить. У ребят тут отличный слух… Видишь ли, у меня были осложнения в личном плане. Тридцать лет брака, сам понимаешь, что это значит. Ничего служебного…

— Ты зачастил в бордели, — твердо заявил Тойер и кивнул сам себе.

— Что ты понимаешь в таких вещах? — Плац поскреб макушку. — У тебя ведь нет семьи.

— Что ты говоришь? — едко возразил гейдельбержец. — Еще как есть. И она увеличивается.

Плац молчал; казалось, он что-то обдумывал или выжидал. Потом с упрямым видом откинулся назад:

— Я не позволю. Это поклеп. Твое положение тоже не из блестящих. Как и всегда. Не лезь в мои дела. Парень поджег дом, это точно. Такие говнюки сами не знают, куда их занесет через минуту. Ты ведь сам его арестовал…

«Если и он сейчас вспомнит про самокат, я за себя не ручаюсь…» — подумал Тойер.

— Остальное доделал я. Люди снова могут спать спокойней. Ведь все в порядке. На допросах присутствовал один из моих коллег. Он может подтвердить, что все было в рамках закона.

— У тебя всегда находился кто-то, одобрявший твои действия. Тоже какой-нибудь мордоворот с большими кулаками. Таких можно найти в любом отделении полиции…

— Скажи, а у тебя при виде такого засранца никогда не чесались кулаки?

— Никогда, — солгал Тойер.

— Дорогой Иоганнес, твой приятель Фабри ушел со службы потому, что сделал подследственного почти инвалидом. Я ведь всегда чуточку интересовался тем, что творилось у вас. И ты его тогда прикрывал.

Тойер молчал: Плац был прав.

— Я ведь хочу только… Да, как я уже говорил, теперь люди опять могут спать спокойней…

— Что ж, я уверен, — возразил Тойер, — что один человек действительно спит гораздо лучше. Благодаря тебе. Убийца. И если я это докажу, тебя попрут отсюда и ты будешь стоять в белых перчатках на перекрестке и регулировать движение, когда откажет светофор. А я, — добавил он, поглупев от гнева, — стану лично выводить тот светофор из строя. С завидным постоянством!

— Пидер Бац! — презрительно фыркнул Хафнер. — Он и ведет себя как педрила!

— Ладно, все это хорошо, — вздохнул Лейдиг. — Признание подследственного — явная фальшивка. Но он его не отзовет.

Усталый руководитель группы кивнул:

— Да, точно. Появляется все больше подтверждений нашей правоты. Но их пока не хватает, чтобы предпринять официальные шаги.

Молодые коллеги были заняты разными текущими делами. Тойер как ни в чем не бывало сел на свое место. Перед ним лежала толстая книга Рони о террористах. Его осенила некая идея…

После короткого стука дверь отворилась. Вошла и. о. директора Шильдкнехт. Ее голос наполнил старшему гаупткомиссару шум бурлящей в унитазе воды.

— Какая удача. Собственно говоря, я хотела лишь спросить, где вас можно найти. Вы всегда проводите свой отпуск на работе?

— Нет, только когда красят мою яхту… — последовал дерзкий ответ.

Начальница устремила пронзительный взгляд на своего самого старшего гаупткомиссара.

— Вы считаете себя очень умным, господин Тойер. И ловким. Осторожней: я член команды суперумников, куда принимают тех, у кого коэффициент интеллекта не ниже ста тридцати…

Хафнер с размаху ударил Лейдига по плечу:

— А что, давай сложимся с тобой и подадим заявку на дуэт? — По-видимому, за то короткое время, за секунды, которые директриса провела в кабинете, он ухитрился глотнуть спиртного. В определенном отношении молодой комиссар оттачивал свои способности. Шильдкнехт оставила его возглас без внимания.

— Господа, ко мне поступила жалоба из Нусслоха. Несколько наших сотрудников устроили в спорткомплексе настоящий дебош. Пострадавшие припомнили имена Штерн, Лейдлих, Хаффман и Тойрер — приблизительно так те люди называли друг друга во время драки с кельнерами. Им не помогло, что они снимали площадку для сквоша под чужими именами…

— Для бадминтона, — скромно поправил Хафнер.

— Чем, значит, все и подтверждается, — вздохнула Шильдкнехт и уселась на стол Тойера. Ее юбка сдвинулась кверху, из-под нее выглянуло облегающее трико, запахло потом. — Последний раз я вас выгораживаю, — прошептала она. — Не злоупотребляйте этим. Ах, да что там, вы уже злоупотребили… Не злоупотребляйте.

— Ну, я лучше сейчас пойду, — вежливо сказал старший гаупткомиссар и схватил фолиант. Только что, подумав об измененных фамилиях Дана и Пильца, он пришел к мысли, что, возможно, в книге названы и люди, которые до сих пор живут с теми же фамилиями. Тогда в век Интернета удастся их найти, не тревожа официальные инстанции, особенно если фамилии нестандартные… — Не такие, как Шильдкнехт, а какие-нибудь действительно необычные, — глупо произнес он вслух.

Начальница смерила его долгим и печальным взглядом.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — тихо произнесла она, — но допускаю, что мне и понять это не захочется. Теперь я тоже ухожу. И приказываю вам: раз вы в отпуске, так и отдыхайте. По-моему, мое требование нельзя назвать неразумным.

— Отпуск есть отпуск, — тупо суммировал сказанное Хафнер.

Хариольф Туффенцамер. Имя оказало дополнительную помощь. В начале семидесятых он недолгое время был хранителем кассы Социалистического коллектива пациентов. Позже он попал за решетку за то, что разбрасывал пузыри с краской. По данным «Гугла», он после освобождения трудился в бюро переводов в Базеле.

Тойер опасался, как бы не пришлось что-то придумывать, договариваясь о встрече. Однако Туффенцамер с готовностью дал согласие. Старики охотно рассказывают о войне. Примерно так он сам и заявил.

В общем, старший гаупткомиссар запланировал небольшую поездку в Вейль-на-Рейне к вдове Нассман — с заездом в Базель. Причем его парни знали лишь про Базель; он боялся их обидеть — ведь с вдовой пастора они уже беседовали однажды. Однако он в его положении не мог поступить иначе и должен был отработать все эти немногочисленные варианты.

Чуточка отпускного настроения наполняла Тойера чувством, отдаленно напоминающим блаженство. Ведь, в сущности, он выполнял и приказ директрисы Шильдкнехт. Правда, Ильдирим определила его индивидуальные усилия как старческий маразм.

Дом пасторской вдовы Тойер отыскал с трудом. Как он и опасался, это оказалось церковное строение со странной дверной ручкой — молящейся фигуркой в духе Барлаха. В остальном же дом был удручающе уродлив — огромный кирпич с окнами и высокой лестничной клеткой. Гранитные ступени и перила были выдержаны в стиле пятидесятых. Нассман жила на четвертом этаже.

— Благослови вас Бог, — проговорила вдова. Выглядела она симпатично: круглые очки, мешковатая одежда, острый носик мило сочетались с ее маленьким ростом и сандалиями на плоской подошве.

Тойер обратил внимание на носки ручной вязки и поздоровался:

— Добрый день.

Вдова пригласила посетителя в гостиную.

На стене висела символическая картинка: две черные руки, держащие земной шар, из которого произрастало что-то зеленое. Под подоконником нелепо примостился величественный силуэт иерусалимского Купола Скалы. Булавка с веселой лиловой бусинкой фиксировала рядом с выключателем размытую черно-белую фотографию борца за права человека Мартина Лютера Кинга. Все это и еще много чего другого старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер рассматривал с нарастающим унынием.

— Мы с мужем боролись до последнего за сохранение нашей семьи, — вздохнула вдова. — Но когда он спутался с той девицей, я уже не выдержала. Будь у нас дети, тогда им нужны были бы оба родителя, а так… Чаю хотите?

Могучий сыщик угрюмо кивнул.

Вдова удалилась на кухню. На низком столике возле софы лежал сборник проповедей. Тойер взял его в руки.

«Мы спешим на церковное собрание!» — сообщали готические буквы. С обложки радостно улыбались молодые люди в ярких одежках, которые — и это понял даже несведущий в вопросах моды сыщик — давно устарели. На чем-то вроде тачки один из них вез безрукое и безногое человеческое существо, вез неуклюже — казалось, оно вот-вот выпадет из нее. Но и у этого несчастного калеки на лице играла влажная ухмылка.