Когда наступает тихий, спокойный вечер и старая память посещает меня, я сажусь за письменный стол, включая не очень сильную лампу, и бережно достаю с полки вот эту небольшую книжечку с юным рыболовом на обложке. Я аккуратно переворачиваю страницы и всегда останавливаюсь вот здесь, где рассказывается о пескарях… И негромко читаю:

«Когда зной июльского полдня загонит всю „порядочную“ рыбу в густые рощи рдестов, откуда никакими силами не выманить желанной добычи, неплохо направиться на песчаную отмель, скинуть прилипшую к телу рубашку, засучить повыше штаны и, подставив загорелую спину жгучим лучам солнца, забрести по колени в воду… Комлем удилища следует старательно поковырять дно, пока мутные струйки не понесутся по течению вниз, туда, где золотистый песок постепенно смыкается с темнеющей глубиной… Недолго заставят себя ждать брусковатые черноспинные пескари. Вот те, что похрабрее, подошли вплотную и тычутся в пальцы ног… Но уж слишком мелки! А крупные там, подальше… Прекрасная все-таки рыба пескарь: бесхитростная, простая, истинный друг рыбацкой юности!..»

Я откладываю в сторону книгу и, честное слово, вижу сейчас песчаную отмель своего деревенского детства. Я слышу шорохи стрекоз в густом полуденном зное, вижу пестрое деревенское стадо, спустившееся к реке на отдых… Вот я босой стою в теплой июльской воде, и из-под моих ног течение уносит куда-то струйки песка…

Все это было когда-то там, давно, в детстве, на Оке. Были облупившиеся носы, выжженные солнцем до льняной желтизны волосы, была краюха хлеба на целый день, вода родников и, конечно, была удочка…

Гибкое ореховое удилище, волосяная леска, которые мы плели сами, выдергивая из конского хвоста волоски подлинней, кругленький поплавок из пробки и где-то чудом раздобытый крючок. А там уже были и ерши, и плотвички, и, конечно, пескари, почти такие же, как в этой книге, которая лежит сейчас на моем столе.

Эту книгу подарил мне – подарил с добрыми, светлыми словами – чудесный человек, Михаил Александрович Заборский… Я перечитываю сейчас его коротенький рассказ о пескарях и вспоминаю, как обещал приехать к нему куда-то под Ржев, на какую-то очень чистую и очень тихую речушку, в которой и водились эти самые пескари.

Эту речушку он отыскал специально для меня. Он писал мне, звал к себе, но я так и не собрался – просто не получилось тогда выбраться, убежать, скрыться от города и встретиться с песчаной отмелью, шорохами стрекоз и струйками песка, которые течение будет обязательно уносить куда-то из-под моих босых ног…

Эх, пескари, пескари… Почему именно вас вспоминаю я так часто, когда заходит разговор о прошлом?.. Пескари Оки, пескари Москвы-реки, пескари Протвы и той самой речушки под Ржевом, на берегу которой ждал меня все лето чудесный человек…

Пескари Оки отошли в прошлое вместе с босоногим детством, оставив в моей памяти навсегда шорохи стрекоз, зной июльского полдня и поющие под ногами пески окских перекатов.

Пескари Москвы-реки были чуть позже, и я встретился с ними почти взрослым человеком… Это было на перекате под Тучковом. Была осень – было то самое время, когда москворецкие клены разгорались красками осенней меди. Эти тихо горящие клены-факелы террасами спускались к самой воде и, встретив наконец быструю воду переката, будто терялись перед ней от неожиданности.

Вода в Москве-реке уже была холодной, и забираться в воду босиком не хотелось. Я стоял у самой воды и трепетно, как в детстве, следил за поплавком, уносящимся вместе с течением.

Вода в осенней реке была прозрачной-прозрачной, и я видел в этой воде больших темноспинных пескарей. Они тесными стайками старались прижаться к песчаному дну, но течение упрямо сносило стайку в сторону.

Исчезала увлеченная струей одна стайка, и почти тут же на ее месте появлялась другая. Казалось, пескари устремились сюда, к песчаной отмели, навстречу течению, только для того, чтобы самим этим стремлением утвердить что-то очень важное для себя. Они упрямо шли навстречу течению, как по обету, отступали, не выдержав напора струи, и снова шли только сюда.

О том, что сейчас, осенью, на этом речном перекате, расцвеченном огнем осенних кленов, пескари собирались именно в каком-то порыве, что сейчас их вел сюда вовсе не плотский интерес, догадывался я еще и потому, что ни одна из рыбок не желала обращать внимания на мотыля, нацепленного кисточкой на мой крючок.

Я снова перебрасывал удочку, снова возвращал мотыля, груз и поплавок к началу струи, снова течение тянуло кисточку мотыля по самому дну, и снова ни один из пескарей не обращал внимания на приманку. Даже больше – если мотыль оказывался перед самым пескариным носом, то рыбка тут же раздраженно отходила в сторону…

Что делали они здесь, на перекате, осенью эти чудесно-загадочные рыбки?.. А я прощался со своей юностью. И эта моя юность почему-то подарила мне на память о себе именно осенние, прозрачно-холодные струи чистейшей воды и желтые с красным зачарованные клены над быстрой водой…

Говорят, что иногда детство все-таки возвращается… Честное слово, такое было со мной. Было в начале августа на берегу реки Протвы, чуть выше Серпухова. Здесь тоже был перекат, песчаный, быстрый, и тоже были пескари. И на этот раз эти пескари, как в детстве, отчаянно кидались к несущемуся по течению кусочку червя, насаженному на крючок.

Вверху, над самой головой, палило жаркое, еще не успевшее забыть июльский зной солнце, над самой водой носились стрекозы, ниже по течению нет-нет да и выплескивался не то небольшой жерешок, не то подъязок, и теплые струи летней воды мягко омывали мои ноги. И мне было легко и просто, как тогда, когда для своих детских удочек мы вили волосяные лески и мастерили пробочные поплавки.

А потом здесь же, на самом берегу, ошпаренные до красноты летним солнцем, мы разводили небольшой костерик-тепличку и варили на жарко горящих сухих ивовых палочках чудесную уху из пескарей. У нас даже не было с собой настоящего котелка, мы варили уху в большой жестяной банке, к которой на скорую руку прикрутили проволочную ручку… А потом мы вдыхали аромат этой желто-золотистой горячей жидкости и бредили, как мальчишки, кругосветными путешествиями…

А пескари снова стояли на перекате, стояли ровными плотными рядами, колоннами. Я хорошо видел, как кусочек червя, посаженный на крючок, приближался к этим боевым рядам и как один из бойцов вырывался вперед из строя и на мгновение замирал, ударив насадку.

Это, честное слово, был настоящий бой. И каждый из нас стоял под своими знаменами. Мое знамя в тот день было голубым-голубым, как романтическое небо над быстрокрылыми бригантинами, – ко мне возвращалось мое детство. А отважные пескари сражались за свой перекат, за право вот этих зеленовато-прозрачных, как изумруд, струй и дальше петь свои песни на песчаных перекатах реки Протвы.

И пескари победили. Я сложил свое оружие и отступил, преклоняясь перед мужественным упорством защитников переката. Но мое голубое знамя осталось и оставалось со мной еще очень долго – ведь после того переката, после тех пескарей, вернувшихся вдруг из детства, я действительно решился на самые невероятные путешествия.

Говорят, что любые знамена выцветают на солнце или линяют от частых дождей. Наверное, так в конце концов случилось и со мной… Но того самого переката на Протве уже не было. Теперь некогда чистейший перекат стал обычным бродом, разъезженным машинами и тракторами.

И разыскивать тех, прежних, пескарей среди размешанного колесами и гусеницами песка я не стал. Да и пескари, видимо, тут стали другими, а может быть, их уже и не осталось здесь. Может быть, они, устав бороться за свой перекат с колесами и гусеницами, покинули поле боя побежденными, но несдавшимися…

Не нашел я пескарей и на том москворецком перекате около Тучкова, где были осенние клены и прозрачные струи уже успевшей остыть воды… К этому времени вверху на реке устроили водохранилище, и река, не принимая больше очистительной бури весеннего половодья, стала зарастать травой. Перекат был на том же самом месте, в осеннем огне стояли и клены, но сам перекат стал тише, и голос его воды потерялся среди зеленых лохмотьев водорослей. Среди этих водорослей, возможно, и держались еще какие-нибудь пескари, но разыскивать их я не стал – это, наверное, тоже были уже другие рыбы. Да и как им не стать другими, когда не стало прежней бури течения!..