Третий лунный день как нельзя лучше подходит для активного включения в происходящее, появляющийся в ранние сумерки тонкий лунный серп дает светлое иньское порождающее начало.

Горбуша пришла следующей ночью: крупный самец говорил, что теперь вот, перед смертью, пренебрег бы размножением, если бы какой-нибудь норвежец встретился ему в ранней молодости. Самец плавал вокруг Путина в пропитанном солнцем воздушном пространстве, будто палтус у Кустурицы, и говорил голосом Януковича — с диковатым акцентом: «С тестикулами, конечно, гораздо мужественнее выгладишь перед зеркалом, когда выходишь из душа. О!… Так что они того стоят… Ума не приложу, как вышел бы из душа, подошел бы к зеркалу, полез бы почесать… там что? Шрам, что ли? Это не смотрится никак. То ж так. С другой стороны, Владимир Владимирович, так то оно так, та трошечки ж не так. О!… Если бы в Тихом океане совокупляться бы без остановки, то и нехай бы себе болтались, а то ведь выдавливаешь спринцовку свою в воду один раз всего и подыхаешь! Шоб я так жил!» — сокрушался самец горбуши.

«Ты, Виктор Федорович, никак не станешь политиком настоящим, зрелым. Хрен ли тебе тестикулы перед зеркалом чесать. Тут главное — чтобы другие не заметили, что у тебя там пустота. Чтобы умы подданных не смущать. Слухи чтобы не пошли. Что Берлускони скажет, ты подумай, если заметит на Сардинии у себя, когда ты в плавках, что нет там упругости никакой, а одна только пустота полощется обмякшей тканью на ветру — в этом же дело, а не в мошонке как таковой".

Самец лосося задумался. У него PR-сознание не так было развито, как у опытного Путина. Его железы интересовали сами по себе, вне зависимости от впечатления о них Берлускони. Теперь он знал от покровителя, что ошибался, но пытался понять, в чем именно. Самец нарезал пару кругов в воздухе, не залетая, впрочем, за спину своего собеседника из чувства такта. По-своему тактичным был лососем Виктор Федорович. Возразил очень по-товарищески: «Владимир Владимирович, для Берлускони можно в трусы такую штуку положить, ну, знаешь, мужики в балете засовывают себе в трусы, так хоть бы и с галерки смотреть, ничего уже на сцене, кроме их выпуклости, не видать. А ты две такие прокладки засунь, тебе ж никто не указ. Берлускони упадет при встрече».

Вот тут Путин проявил остроту ума. Способность парировать мгновенно. Ну, вы знаете, мы же всегда гордились им, как он парировал, как умел умыть растяпу собеседника: «Ты, Вить, ептыть, не пори того, про что не знаешь и знать не можешь. В какой ты на хрен балет там ходил, в своем Тихом океане. Ты соображаешь, что говоришь?»

«В Донецкий оперный», — погрустнев, ответил лосось. Не настаивая так солгал. Но тут же, избегая расспросов и расследований, тему перевел на мечты об идеальной жизни.

И выходило, что идеалом рыбий самец полагал распутство веселого фавна. И даже стремился к таковому каждой чешуйкой, а все равно закон естества определял ему существование вполне кастратское, и уходила эта негожая нежеланная жизнь теперь вся за предсмертную эякуляцию. Окончательную. Опустошительную.

А Путин отвечал, что он хоть и не в Тихом океане и мог бы щедрее распорядиться семенем, а тоже вместо этого все больше другим занят и неизвестно, по большому счету, за что страдает и жизнь свою преждевременно кладет. И что если бы жизнь в три раза удлинить, то и черт бы с ними, с бабами. «Тем более, Виктор Федорович, бабы же дуры редчайшие, давай, может, выпьем немного?»

И Путин вторил самцу горбуши во сне, и рассказывал о своих подсчетах на изорванном прежде листе, и сам лист показывал, оказавшийся чудом целым, а проснувшись темной ночью, сильно пожалел, что раскрылся чересчур перед хохлом этим бесцеремонным и любопытным. Разоткровенничался слишком.

«Нехорошо так — скоро, чего доброго, и перед первым встречным стану семенные железы на стол выкладывать. Это непрофессионально, — корил себя Путин. — Надо взять себя в руки».

И брал. Брал себя в руки. И дальше засыпал. И видел новый сон: «Штирлиц проснется через двадцать минут», — сказал в его новом сне профессор Плейшнер и вывалился из окна вместе с горшком герани. Это был знак. «Провал, — подумал Путин, — меня застукали…» И так далее.

Вы знаете сны разведчиков, насмотревшихся «Семнадцать мгновений весны»? Все до единого боятся, что в роддоме станут кричать «мама» по-русски и тем самым выдадут себя местной контрразведке. С Плейшнером, Путиным и Штирлицем дело обстояло именно так, насколько мне известно. И еще: все трое снились друг другу в кошмарах.

Взаимодействие и проявление основных сил подобно проявленному в предыдущие два дня. Богатство, рожденное сильной стихией Почвы порождает Чиновников, ограничивающих его возможности и внутренние порывы. Владыке судьбы нелегко, но он справляется.

ГЭН для месяца ЧОУ несет Небесную добродетель — Дэ и Лунное качество — Дэ. Возникает аспект Знатного Человека — небесного покровителя. День выглядит сам по себе вполне благоприятным.

В цикле установлений: день Собирания, подходящий для далеко идущих начинаний.

Утром — бассейн. Энергичная разминка такая. Радость физиологическая создает эмоциональный фон, на котором о сне лососевом забыть легко совсем. Кровеносные сосуды промываются свежей, соленой, теплой — не лососевой — кровью. Мембраны клеток, радостные и улыбчивые, выметают за порог отходы и забирают принесенные кроветоком питательные вещества. А там, в глубине клеток, жадно раскрывают клювы бесчисленные президентские митохондрии. Все напоено счастьем и радостью, предупредительной готовностью быть, торжествовать, побеждать. Это так должно быть. Так теоретически выходит.

А по-настоящему — несложный ассоциативный ряд заставляет пловца представлять себя лососем. Он подплывает к мощной струе, бьющей из стены бассейна. Это для тренировки сделано, чтобы плыть на месте и бороться с течением. И плывет, и борется. И подплывает к стенке, и регулятором делает струю еще мощнее. Она с пеной, струя эта, насыщена воздухом. Как на перекатах и в стремнинах на камчатских реках. И он снова преодолевает. Дышит все тяжелее, но не уступает. Он знает — нельзя поддаваться, только вперед — вверх по течению. Несмотря на трудности. Несмотря на течение. Не до того сейчас, чтобы беречь себя. Плевать на изнеможение. Он должен, обязан. В этом его предназначение. Пусть руки и ноги уже не могут двигаться, есть еще воля — воля приведет его в верховья реки, туда, в родную заводь. Где тень старой ветлы ложится на воду. И там предначертанное — предсмертная, смертоносная эякуляция.

В какой-то момент вдруг — страх, мысль о том, что он так устал, что не способен ни к какой эякуляции и что надо бы отдохнуть сперва, чтобы не опозориться на глазах у других лососей. Ведь глупо будет дойти и облажаться. Они там станут метать в воду семя мутными облаками и умирать геройски. Самураи хреновы. Онанисты проклятые. А он что, будет делать вид, что у него тесемка на плавках з-з-запуталась? Что развязать не может никак? Лучше и не доходить тогда. Улизнуть. Поменять направление. Пойти вниз по течению в компании протухающих трупов своих сверстников. И обмануть судьбу. Так лучше.

Он дезертир, он заключил сепаратный мир, — Хэмингуэй про лососей тогда намекал? Он, Путин, не такой дурак, чтобы следовать за условностями. Ведь никто не узнает. Свидетелей не останется — сверстники все умрут, а молоди он найдет, что сказать. Потом само придумается. Он решил. Он соскочит. Надо спрятаться. Никому верить нельзя. А Дима Козак, преемничек, не сдаст разве? Из подлости никогда не сдаст. Он не такой. А по требованию времени, ради интересов страны каких-нибудь надуманных — сдаст запросто и отправит в Гаагский трибунал. Или в Лефортово. Может? Да, может. И Путин перестал грести. «Надо избежать этой финальной эякуляции, этой финальной передачи власти над жизнью и смертью ценой своей жизни. Этой финальной передачи магической власти русских царей. Мы унесем с собой семя русской власти вниз по течению. Мы спрячемся. И власть спрячем. Не время сейчас эякулировать».