Слюдяные чешуйки дракона вспыхивали снопами света, огни перебегали по бокам его и спине, как ящерицы. Руны. Или буквы. Или стрелки. Весь он был как огромное табло. Воля моя – считать ли это знаком. Вот это, к примеру, слово: первая буква как будто «я», далее неразборчиво. Некоторые чешуйки повреждены. Чисто кроссворд – и кончается на «ня», и вот тут цифры. То ли шестьдесят пять, то ли… Ладно, неважно, главное стрелка. До Ясеня, надо полагать, сколько-то миль. Спасибо. Больше ничего не надо. Подбросил бы – спасиба было бы больше.

По склону вниз в лощине как будто стояла деревня. И хотя, наблюдая издали, Марджори Пек не обнаружила на улочках никаких хождений, она рассудила, что если войдет туда днем – большой беды не случится. Если там будут люди – хорошо, удачный случай отдохнуть и поесть горячего. Если людей там нет – сгрызть сухарик и посидеть, скинув туфли, под крышей. Заодно осмотреться и поразмыслить: куда идти и как управляться с правилом «правил нет». У хорошей хозяйки информация не пропадает.

А я хорошая хозяйка? Ну и жена там, мать?…

Хорошая бы мать сидела дома, а то и лежала, лелея свои отеки и утреннюю тошноту. Да и добрая жена написала бы мужу что-нибудь кроме «ужин на плите, ушла погулять, вернусь, когда захочу». Невозможно сказать человеку: «не тревожься», и быть уверенной, что он так и сделает. И кто сказал, что Дерек только за нее тревожится? Что для него это непонятное, живое внутри? Считает ли муж это своим, частью себя в той же мере, как сейчас оно – часть Мардж, как семечко – часть яблока?

Она остановилась. В дюйме от носка ее туфли в дорожной пыли – то был песок, а не пыль! – лежала большая голубая стекляшка. Солнце играло в ней, преломляясь на гранях. Мардж поддела находку туфлей: втоптанная в землю золотая цепочка потянулась за камешком, поскакавшим прочь.

Марджори невольно огляделась. Вокруг не было ни души. Штука… выглядела неправдоподобно дорогой. В гномском вкусе – те любят большие камни, считая их ценными сами по себе. В отличие от эльфов, которые называют крупные драгоценности булыжниками и никогда подобное не наденут. Поделки гномов дороги, эльфийская работа – бесценна. Недаром они предпочитают работать с духом, с настроением. К желтому металлу не прикоснутся, и бриллианты у них – как роса. Недолго поколебавшись, Мардж подняла находку с земли. А дальше что?

– Эй! Эй!!! Кто это потерял?

Слова повисли в прозрачном хрустком воздухе и сделались его частью. Никто не отозвался, даже эхо. Мардж подошла к стене ближайшего дома и постучала в нее сгибом пальца.

Стена плоско упала. За нею не было ничего. Потрясенная – даром, что предупреждали! – Марджори Пек обошла упавшую стену кругом, стараясь на нее не наступать. Здесь все не то, чем кажется? Толкнула рукой плетень – он развернулся и оказался связками соломы.

Из-под ног убегала рассыпанная низка розовых жемчужин: Марджори наклонилась за одной, почувствовав напряжение и протест в поясничном позвонке, и увидела вторую, а следом еще. Крупные, они показались Мардж жирными на вид, и почему-то напомнили утрешних мавок, полурастворившихся от антицеллюлитного обертывания. Жемчуг выглядел что-то вроде дорожки. Ее как будто куда-то вели.

Можно счесть за знак, но почему-то не хочется. Возьму три игрушки, а больше – остерегусь. Шалое дело. Не маленькая.

Полно, да я ли это говорю? Еще бы год назад хватала б их одну за другой, как сорока, не задумываясь, куда тянется дорожка, помеченная красивыми бусинками.

Я. Есть дорога вперед и дорога назад. И если я оглядываюсь порой, это не значит, что я пойду вспять. Сейчас все по-другому, и по-прежнему не будет.

Дальше – больше. Из песка поодаль торчала диадема – тонкая, как лунный свет сквозь отверстие от вязальной спицы. Угу, и брюлики точь-в-точь как Мардж подумала минуту назад. Пыль, а не камешки. Марджори подержала изящную штучку в руках и бросила. Ну не бросила, конечно, положила бережно под стенку, подальше от центра улицы. Взять с собой – а куда ее денешь? Стоит она как царство, а выльется в объяснения с полицией. Откуда взяла, да что там делала… Тьфу! Разве как игрушку взять, для малой, но в карман не лезет. И вообще, как-то глупо это выглядит – карманы этим вот набивать. Еще и в тартан увязать, и на шею-голову… Сухари ж ради бирюлек не выбросишь.

Она оступилась. В глаза бросилась чеканная золотая брошь с геометрическим сквозным узором, вся в бугорках и зигзагах, похожая на маленький круглый щит с филигранной каймой. Брошь была красивая, и Марджори ее взяла: ею удобно тартан сколоть на горле. В конце концов, если сыщется здесь кто-то живой, она ему это все отдаст. Брошь на видном месте: дескать, найденное не краденое, а встречу хозяина – верну.

Все это было более чем странно.

Небо темнело: близился то ли дождь, то ли вовсе вечер. Подойдя к кирпичной стене, Марджори отодвинула ее прочь как дверцу шкафа. Ей наконец повезло: открылось нутро дома, без внутренних стен, едва накрытое колпаком крыши – с прорехами, но с винтовой лестницей, ведущей на верхнюю… слово «этаж» тут не подходит… платформу. Инстинкт дикого зверя диктовал перед лицом неведомой опасности залезть повыше. Мардж подобрала юбки и полезла: всерьез опасаясь, что лестница сложится под ее ногами, а то и в землю уйдет – с нее станется. Здесь все не то, чем кажется.

Пока поднималась, то и дело обмахивала с лица паутину: не живую, клейкую, а такую, какова она бывает в брошенных домах. Сухая, легкая, повисшая в проемах фестонами. Неживая паутина. Нежить. Это, чтобы это ни было, построено не для житья. Как бы сюда затаскивали мебель? Разве что краном, отодвинув стену. И куда она делась, мебель?

Здесь на сравнительно новых досках пола не было ничего, кроме пыли и самой Мардж. В эти доски никогда не впитывался запах домашней еды. Это был обманный город, город-ловушка, в котором не текло время. Не жизнь, а только видимость жизни.

Мардж не чувствовала его. Ей не хотелось ни есть, ни спать, ей было все равно, сидеть или лежать. Исключительно рассудочно, без какой-либо нужды она расстелила тартан и вытянулась на нем: на боку и опираясь на локоть. Место, которое она выбрала, располагалось по левой стене, посередине между лестничным люком и высоким незастекленным окном, в которое лился лунный свет. Паутина колыхалась на нем как богатая фестончатая занавесь. Эльф мог бы сделать такую штору: эльфы любят выдавать искусственное за природное. Спокойно и без всякого интереса она наблюдала, как от нее отделилась вторая Мардж, бледно-голубая, просвеченная луной насквозь. Будто бы до сих пор их только брошь скалывала их воедино. Мардж Вторая вышла на середину, раскинула руки и закружилась, подняв лицо. Круглые блики теплых цветов, от оранжевого до малинового, кружились вместе с нею, а на коже проступали угловатые синие линии – и складывались в неведомые письмена.

Мардж Первая наблюдала за своим магическим двойником с совершенно несвойственным ей аутизмом. Если это магия покинула ее и собирается уйти по лунному лучу во всем многоцветьи рушащегося мира – ей все равно. Она всегда была одна. Нет, с появлением Дерека это изменилось в той степени, в какой такие вещи способна изменить любовь, но – до определенной степени. Эти правила всегда действуют докуда-то.

Можно ли выдать за магию что-то похожее на магию? Что останется, если магия уйдет? Это тело на полу – на что оно похоже? Только плоть и искра сознания в нем. Упавший плод, что его ждет?

Гниение.

Марджори повернулась набок, согнула ноги в коленях и обхватила себя руками. Не надо пафоса. Мы с Дереком не одно. Мы с Дереком двое в лучшем смысле этого слова, а именно: складываемся в сумму, а если придется – сможем стать двумя по одному. Никто никому не нужен так, чтобы до смерти, и чтобы после смерти, чтобы человек ушел – и мира вместе с ним не стало. У каждого есть своя жизнь, и всякая мозаика складывается заново, кусочки ее заменимы.

И до сих пор Марджори Пек это устраивало. Почвой, на которой она стояла была ведь нелюбовь? Мир, его правила, и те, кто этим правилам следовал – порядок вещей раздражал ее, притом у нее были смутно осознаваемые силы изменить все это. Ну – не изменить, противостоять. Быть вне круга.