– Послушай, добрый человек, – еле слышно произнес Ораст. – Я бы охотно помог тебе и твоей дочери, но послушникам строго запрещено заходить в жилище мирян. Обратись в ближайший Храм – там не оставят без внимания твое горе…

Бернан сник и опустил плечи.

– Ваши жрецы не захотят пойти в бедный квартал, – отрешенно пробубнил он. – Ведь мне нечем отблагодарить Солнцеликого. А приход лекаря стоит целую марку. Чтобы заработать столько, мне надо трудиться без устали три луны кряду и морить голодом всех в доме. Что ж, на все воля Митры! Ежели ты брезгуешь пойти к ложу умирающей, то стало быть мы чем-то сильно прогневали Повелителя.

– Я не брезгую, – Ораст покраснел. – Просто я не должен нарушать устав.

Лудильщик покачал головой.

– Что это за устав такой, который не велит помогать страждущим. Ну ладно, ступай с миром, и пусть Митра рассудит, кто из нас прав…

Он повернулся и сделал вид, что уходит.

– Подождите! – Ораст сглотнул слюну и судорожно стал вытаскивать узелок с медяками. – Не уходите, я дам денег, и вы пригласите врачевателя! Здесь все, что я накопил… Понимаете, я хотел купить книг, которых нет у нас в храме… Но если такое дело, то мне ничуть не жалко. Митра велит делиться…

Он тянул за узел, который никак не хотел развязываться, но наконец непослушные пальцы сумели совладать с льняной тряпицей, и мелкие медные монетки высыпались на мостовую и зазвенели, как погремушка ярмарочного шута.

Лудильщик опрометью кинулся их подбирать, бормоча слова благодарности, и юноше почудилось, что он подскуливает от радости, ползая на брюхе по грязной мостовой, как большой шелудивый кобель, которому неожиданно кинули кость, но Орасту было не до того, чтобы разглядывать коренастого гандера, – он подобрал поли рясы и, кляня собственную нерешимость, которую даже в мыслях избегал называть трусостью, он неловко, по-бабьи, потрусил прочь.

В тот вечер послушник был молчаливей обычного и не притронулся к вечерней трапезе. Его распирало от гордости за содеянное. Еще бы, тогда как другие транжирят деньги направо и налево, он помогает нуждающимся. Ораст понимал, что тщеславие – порок, за который Огненноликий строго наказывает, поэтому честно пытался подавить в себе греховные мысли, прося Митру вразумить своего недостойного слугу и наставить на путь истинный.

Минуло пару седьмиц – настало время очередного отпуска. Ораст боялся признаться себе, что давно уже ждет того часа, когда откроются ворота монастыря и шумная толпа послушников хлынет на бельверусские улочки вкусить запретный плод светских утех.

Едва юноша очутился на воле, как ноги сами понесли его на улицу Лудильщиков. Поначалу он, непривычный к городу, поплутал в похожих друг на друга переулках, но когда он уже отчаялся вновь отыскать это место, Пресветлый направил его стопы, и он очутился прямо пред лачугой Бернана.

Он стоял перед ней, не решаясь постучать, не меньше четверти клепсидры, но наконец преодолел собственную робость и неловко стукнул железным кольцом по темным доскам, изъеденным древоточцем.

На третий стук раздались тяжелые шаги, и дверь отворилась. На пороге, подбоченившись, стояла румяная дебелая молодица.

– Тебе чего надо? – нелюбезно буркнула она прямо в лицо опешившему Орасту, обдав его нутряным запахом лука.

Юноша опустил глаза.

– Я только хотел… – Горло перехватило, и он поперхнулся.

– Чего хотел-то? – равнодушно протянула тетка, окидывая пунцового от смущения жреца оценивающим взглядом.

– … проведать Грету, – заикаясь, выдавил из себя Ораст. – Я хотел справиться о ее здоровье…

Толстуха наклонила голову набок и прищурилась.

– Ну, я Грета. А чего ты там болтаешь о моем здоровье? Вроде оно всегда хорошее было, здоровье-то. Ты лучше на себя посмотри. Одна кожа и кости – о своем здоровье побеспокойся, Нергал тебя забери!

Она побагровела от злости и хотела захлопнуть дверь, но Ораст, удивляясь собственной решимости, вдруг вцепился в кольцо.

– Подождите, – выпалил он, – объясните мне, наконец, что происходит! Лудильщик Бернан попросил у меня денег, чтобы вылечить свою больную дочь, а вы говорите, что она, то есть… вы и не болели никогда вовсе! Как это все понимать?

Деваха захохотала, и ее толстое тело затряслось. Ораст не в силах был сдержать отвращение, глядя на ее большие жирные груди, которые ходили ходуном перед его глазами.

– Лудильщик Бернан, – хохотала она. – Лудильщик, как же! Да этот поганый гандер, поди, молотка-то в руках не держал, только пивную кружку! Уж которую зиму сидит у меня на шее! А ты, значит, и есть тот простак, которого он обдурил, чтобы раздобыть деньжат себе на выпивку? Ну и дела!..

Неожиданная ярость захлестнула Ораста. Все те картины, которые он рисовал перед своим мысленным взором: худенькая девушка, сгорающая от лихорадки, заботливый бедный ремесленник, у которого не хватает денег, чтобы пригласить врачевателя к больному ребенку, и главное – он, Ораст. Благородный Ораст, отказавший себе во всем, чтобы ублажить страждущих, благочестивый послушник, которому Огненноликий за это должен был возложить свои божественные длани на чело, дабы отметить доброту и усердие своего примерного слуги, оказался осмеян и унижен этой глумящейся чернью, пропитанной винными испарениями. Он на мгновение потерял над собой контроль и неумело хлестнул своей узкой ладонью по телу толстухи.

Вместо разящего удара вышел шлепок, который пришелся прямо по бедру. Девка завизжала и заголосила на всю улицу, перемежая крики о помощи с чудовищными ругательствами.

– Спасите, люди добрые! – надрывалась она, а в соседних домах вдруг разом захлопали створки ставен и залязгали засовы дверей. – Бесстыжий жрец пристает к невинной девушке. Что же это делается такое? В своем доме проходу не дают…

Ораст беспомощно обернулся и открыл рот, чтобы объяснить, что все совсем не так, и это его, Ораста, надо спасать, а не эту грязную девку, это у него, праведного слуги Солнцеликого, обманом выманили дарованные в храме медяки, которые пошли не на богоугодное, как он думал, дело, а на мерзкие забавы этих ужасных людей, которые многажды согрешили, поскольку не только лукаво солгали послушнику, но вкусили запретного вина и, скорее всего, не погнушались иными плотскими утехами.

Он хотел объяснить это и многое другое, но не успел – удар тяжелого, пахнущего дегтем кулака, разбил ему бровь.

Ораст тонко закричал и, словно зайчонок, рванулся в сторону. Но его настигли, сноровисто сбили с ног, и будущее светило митрианского культа пропахало носом мостовую и уткнулось лицом прямо в кучу лошадиного навоза.

Он плохо помнил, что было потом. Кажется, его били ногами, потом чуть не переломали кости кочергой. Кто-то, хохоча, мочился на его испачканную рясу. Он не мог видеть кто, но почему-то чувствовал, что это разбойник Бернан, которого он посчитал лудильщиком. Тут же суетились какие-то дети – он слышал их тоненькие, противные голоса и топот маленьких, наверняка рахитичных ножонок, обутых в тяжелые деревянные башмаки. Последнее, что он слышал, был лязг оружия подходившей стражи и возмущенные объяснения добрых горожан, вынужденных дать отпор распоясавшемуся жрецу, обесчестившему жену почтенного мирянина Бернана.

Потом стало темно.

Храмовый суд Пресветлого Митры постановил: послушника Ораста, уличенного в винопитии и блудодействе и тем самым осквернившего Имя Огненноликого, сечь кнутом и держать в подземном карцере на хлебе и воде две седьмицы. После чего отправить в Храм Блаженных в Магдебурхе, где и надлежит ему пребывать в смирении и молитвах до полного раскаяния…

Но послушник Ораст не раскаялся. С тех пор в его душе поселилась месть, которая требовала выхода, точила и грызла его изнутри, разъедала его благочестие, словно ржа железо. Он потерял покой и лишь молил Пресветлого даровать ему Силу, чтобы заставить всех тех, кто надругался над его наивностью, погибнуть лютой смертью. Его больше не заботила храмовая карьера, напротив, он стал проявлять интерес к чернокнижию и украдкой читал в библиотеке запрещенные труды давно умерщвленных еретиков. Он стал кое-что понимать в запретных культах и мечтал обрести ту мощь, которой, судя по прочитанному, обладали древние маги Ахерона и Валузии.