Коридор под прямым углом повернул направо, в более короткий, где были расположены служебные кабинеты врачей.

Открытая дверь кабинета Стефани Ивз была третьей в ряду из семи дверей.

Комната размером десять на двенадцать футов, выкрашенная в обычный для больниц бежевый цвет, до некоторой степени оживлялась подвесными полками, забитыми книгами и журналами, парой репродукций Миро[3] и одним тусклым окном, выходящим на восток. За сверканием крыш автомобилей вершины Голливудских холмов, казалось, растворялись в смеси рекламных плакатов и смога.

Письменный стол – стандартная больничная мебель, отделанная хромированным металлом и пластиком под орех, – был придвинут к стене. Жесткий на вид хромированный стул с оранжевой обивкой соревновался за жизненное пространство с видавшим виды коричневым креслом. Между ними на дешевеньком столике стояли кофеварка и замученный филодендрон в синем керамическом горшке.

Стефани сидела за письменным столом, длинный белый халат был надет поверх платья винного цвета с серой отделкой. Она заполняла медицинскую карту амбулаторного больного. Правую руку заслоняла стопка других медицинских карт высотой до подбородка женщины. Как только я вошел в комнату, Стефани подняла глаза, отложила ручку, улыбнулась и встала.

– Алекс.

Она превратилась в привлекательную женщину. Когда-то тусклые каштановые волосы длиной до плеч, безжизненные и заколотые в хвост, были теперь пушистыми, посеребренными на концах и коротко подстриженными. Контактные линзы заменили допотопные очки, открыв янтарного цвета глаза, которые я раньше никогда не замечал, фигура стала более выразительной. Она никогда не была грузной, а теперь стала просто тоненькой. Время не обошло ее стороной – печально, но не за горами и сорокалетие; лучики морщинок собрались в уголках глаз, и вокруг рта появились жесткие складки. Но со всем этим хорошо справлялась косметика.

– Рада видеть тебя, – сказала она, беря меня за руку.

– И я рад видеть тебя, Стеф.

Мы обнялись.

– Могу предложить тебе что-нибудь? – спросила она, указывая на кофеварку; при этом движении ее руки раздалось побрякивание. Позолоченные браслеты обвивали ее кисть, на другой руке были золотые часы. Никаких колец. – Просто кофе, или настоящий cafe au lait[4]. Эта маленькая штучка конденсирует молоко.

Я отказался, поблагодарил ее и взглянул на аппарат. Небольшой, приземистый, черное матовое стекло, полированная сталь, немецкая торговая марка. Всего на две чашки. Рядом крошечный медный молочник.

– Здорово, правда? – не без восхищения воскликнула она. – Подарок друга. Нужно было сделать хоть что-нибудь, чтобы придать этой комнате некоторый стиль.

Она улыбнулась. Стиль – что-то новое, о чем она никогда раньше не беспокоилась. Я улыбнулся в ответ и уселся в кресло. Рядом на столике лежала книга в кожаном переплете. Я взял ее в руки. Сборник произведений Байрона. Экслибрис магазина «Бразерс», что в Лос-Фелизе, над Голливудом. Пыльний и доверху забитый книгами, по большей части поэтическими сборниками. Много разного хлама, в котором попадаются и сокровища. Я заходил туда, когда был стажером, во время перерыва на ленч.

– Вот это писатель! – заявила Стефани. – Пытаюсь расширять кругозор.

Я положил книгу на место. Стеф села за свой письменный стол, развернулась лицом ко мне, скрестила ноги. Бледно-серые чулки и замшевые лодочки хорошо сочетались с платьем.

– Великолепно выглядишь, – сказал я.

Еще одна улыбка, мимолетная, но от души, как будто она ожидала этого комплимента, но тем не менее была довольна им.

– Ты тоже, Алекс. Спасибо, что приехал так быстро.

– Ты разожгла во мне любопытство.

– Да?

– Конечно. Все эти намеки на серьезную интригу.

Она чуть повернулась к письменному столу, взяла из стопки папку, положила ее на колени, но не открыла.

– Да, – произнесла она. – Это вызов. Сомнений быть не может. – Внезапно встав, она прошла к двери, закрыла ее и вновь села. – Итак, – продолжила она. – Какие ощущения по возвращении на старое место?

– Чуть не арестовали по пути к тебе.

Я рассказал ей о своем столкновении с охранником.

– Фашист, – весело откликнулась Стеф, и мой банк памяти заработал: я вспомнил конфликтные комиссии, в которых она обычно председательствовала. Белый халат, которым она пренебрегала ради джинсов, сандалий и вылинявших ситцевых кофточек. Стефани, а не доктор. Титулы – это исключительное изобретение стоящей у власти элиты...

– Да, это выглядело как что-то военизированное, – согласился я.

Но она рассматривала лежащую у нее на коленях медицинскую карту.

– Запутанная история, – проговорила она. – Похоже на детективный роман: кто сделал, как сделал и главное – сделал ли вообще. Только это не роман Агаты Кристи, Алекс. Это реальная жизненная ситуация. Я не знаю, сможешь ли ты помочь, но я не уверена, что сама смогу сделать что-нибудь большее.

Из коридора доносились голоса, визг детей, замечания, сделанные им, и быстрые шаги. Затем сквозь стены проник полный ужаса плач ребенка.

– Настоящий зоопарк, – вздохнула она. – Давай уйдем отсюда.

Задняя дверь вела на лестницу. Мы спустились по ней до цокольного этажа. Стефани шагала быстро, почти бежала по ступенькам.

Кафетерий был безлюден – за одним из столов с оранжевым покрытием просматривал спортивную страницу газеты интерн, еще за двумя столами сидели понурые пары в измятой, как будто в ней спали, одежде. Оставшиеся на ночь родители пациентов. За это право мы когда-то боролись.

Другие столики завалены пустыми подносами и грязной посудой. Санитарка, с убранными в сетку волосами, медленно двигалась между столами, пополняя солонки.

В восточной стене – дверь в докторскую столовую с панелями из полированного тика и красиво выгравированной медной табличкой, на которой красуется имя какого-то филантропа с морскими пристрастиями. Стефани прошла мимо и провела меня в кабинку в самом конце зала.

– Ты на самом деле не хочешь кофе? – спросила она.

Помня больничное пойло, я ответил:

– Я уже принял свою дозу кофеина.

– Я понимаю. – Она пробежалась рукой по своей прическе, и мы уселись за стол. – О'кей, – начала она. – Итак, у нас младенец, которому год и девять месяцев от роду, женского пола, белый, полностью доношенный, роды прошли нормально. Развитие в норме. Единственным важным моментом в истории этого ребенка является то, что как раз перед его рождением у родителей внезапно умер в возрасте одного года младенец мужского пола.

– Другие дети есть? – спросил я, доставая блокнот и ручку.

– Нет. Одна Кэсси. Она чувствовала себя прекрасно до трех месяцев, когда ее мать сообщила, что подошла ночью к дочери и обнаружила, что та не дышит.

– Мать вставала к ней потому, что боялась повторения синдрома внезапной младенческой смерти?

– Именно. Когда не удалось разбудить ребенка, она применила искусственное дыхание и массаж. Девочка пришла в себя. Затем родители привезли Кэсси в отделение неотложной помощи. К тому времени, когда прибыла я, ребенок выглядел нормально, и при осмотре не было обнаружено ничего примечательного. Я приняла ее в больницу для обследования, проделала все обычные анализы. Ничего. После выписки мы снабдили их монитором для контроля сна с сигналом тревоги. В течение последующих месяцев устройство срабатывало несколько раз, но все сигналы были ложными – младенец дышал нормально. Записи монитора показывают незначительные отклонения, которые могли быть очень кратковременной остановкой дыхания, но вот двигательные артефакты[5] бесспорны – младенец метался в постели. Я отнесла это на счет беспокойного сна – сигнализация не всегда надежна, а первый эпизод объяснила какой-нибудь случайностью. Тем не менее я показала ее пульмонологам, памятуя о внезапной смерти ее брата. Результат отрицательный. Но мы решили повнимательнее понаблюдать за ней в течение периода повышенного риска внезапной младенческой смертности.