Она надеялась, что Мэннерс сможет удалить пятно. Это платье было самое соблазнительное и, пожалуй, слишком эффектное и открытое, но Элиза именно в нем собиралась появиться в Йоркшире. Она всегда носила только модные вещи, а не те, в которых можно просто согреться. И ничто и никто не заставит ее одеваться иначе. А что о ней будут думать, ей все равно.

Когда настал понедельник, она даже обрадовалась, что ее карета наконец готова. Даже трудности предстоящего путешествия не так пугали Элизу. Дело в том, что миссис Гринэвэй стала просто невыносима, особенно после того, как разъехались последние гости и ей не с кем было поболтать. Элиза все чаще оказывалась в ее компании, и мачеха действовала ей на нервы. К тому же и отец вдруг засуетился и начал каждый день давать ей все новые советы и инструкции по поводу того, как ей следует себя вести, что говорить, как одеваться будто Элиза была маленькой девочкой. Это сводило ее с ума! Отец также передал толстенное письмо для вдовы своего друга.

Грум помог ей сесть в карету. Горячий кирпич, который он положил на пол ей под ноги, был очень кстати. Напротив, лицом к ней, сидела Марта Мэннерс, и ей тоже достался горячий кирпич. Элиза нахмурилась. День был морозный, а на служанке из теплых вещей была только шаль, и на руках были тонкие заштопанные перчатки. Она подумала о том, что не догадалась сама распорядиться о горячем кирпиче для девушки и не спросила, есть ли у Мэннерс теплая одежда. И перед глазами Элизы снова возникла снисходительна улыбка кузена Майлса, от которой ей стало как-то неловко.

– Счастливого пути, моя дорогая! – крикнул ей отец, а миссис Гринэвэй помахала ей платочком, стоя у окна в теплой гостиной.

Элиза послала отцу воздушный поцелуй. Джон Кочман взмахнул кнутом в то время, как грум убрал лесенку и запрыгнул на сиденье рядом с ним. Мистер Кипп, курьер, ускакал часом раньше верхом. Они должны были встретиться с ним, проехав миль двадцать на север, примерно в полдень, в одной из дорожных гостиниц.

Карета Элизы Чалмерс была превосходная, и лошади очень быстрые, но все равно от морозного воздуха изо рта поднимался парок и путешествие не сулило двум женщинам ничего хорошего. За все утро Элиза едва сказала два слова своей служанке, потому что она никогда не разговаривала со слугами, а только отдавала приказания.

Она была рада, когда карета наконец въехала во двор гостиницы. Мистер Кипп помог Элизе выйти и заверил, что все в порядке. Она бросила Марте через плечо, чтобы та была поаккуратнее с вещами, и вошла в гостиницу.

Действительно, комната была великолепная, и Элиза смогла здесь отдохнуть. Отличный обед и пылающий камин разогрели ее окончательно.

Потом снова было утомительное долгое путешествие и еще одна остановка чуть севернее Дэвентри. И снова мистер Кипп великолепно справился со своей работой. И спальня, и гостиная были выше всяких похвал. Марта принесла ей сверток с ее простынями и одеялами. Элиза увидела, что служанка принесла свежие простыни и для себя. Сначала она удивилась, а потом подумала, что в дорожной гостинице это, пожалуй, не лишнее, потому что от предыдущих жильцов в кроватях могли остаться насекомые.

Элиза пыталась читать в постели, но свет был очень слабый. В конце концов она задула свечу и укуталась плотнее в одеяло.

От огня в камине по стенам и потолку метались таинственные тени, прямо под собой она слышала голоса постояльцев, доносившиеся из нижней комнаты. Уставшая за день, Элиза уже закрыла глаза, когда за стеной чихнула Марта. Если служанка простудилась, то путешествие станет совершенно невыносимым, подумала Элиза, натягивая одеяло на плечи.

На следующий день у коня мистера Киппа отскочила подкова, и Элиза обнаружила, какую бесценную службу выполнял курьер. Гостиница, в которой ей пришлось остановиться, была чуть больше таверны. В среду они сильно отклонились от намеченного маршрута, потому что мост через реку рухнул под тяжестью покрывшего его льда. В четверг выпал такой снег, что они едва ли проехали больше десятка миль за весь день. Элиза начинала думать, что, пожалуй, напрасно она беспокоилась из-за этого визита, потому что если они будут передвигаться такими темпами, то вряд ли вообще когда-либо доберутся до цели своего путешествия. И как будто для того, чтобы показать ей, что она не права, следующие дни выдались яркие и солнечные, и хотя снег лежал толстым слоем на дороге, они ехали очень быстро, упряжка лихо мчалась вперед. Они миновали Ноттингем и остановились на ночлег. И с каждым днем, чем дальше они забирались на север, тем крепче становился мороз.

К этому времени Элиза умирала от скуки. В карете было невозможно читать, потому что дорога оказалась именно такая, как Элиза и ожидала. Сколько раз она начинала читать, столько же раз у нее начиналась мигрень. О вышивании нечего было и думать. Глядя на свою служанку, съежившуюся в углу, она сожалела, что не взяла с собой в это путешествие одну из своих подруг. Тогда хоть можно было бы поболтать, вместе восхититься красотами пейзажа, обсудить пьесу, которую они видели, или книгу, которую читали. Может быть, они даже сыграли бы в шахматы. У Элизы были дорожные шахматы, но она не взяла их с собой в этот раз. И, конечно, ей было не о чем говорить с Мартой Мэннерс. Элиза посмотрела на девушку и заметила, что у нее кончик носа розовый-розовый, совсем как у мышки. Она отвернулась.

А местность вокруг действительно была живописная, вынуждена была признаться себе Элиза. Каждые несколько миль встречалась маленькая деревушка, или просто несколько домов, стоявших вокруг перекрестка. Иногда среди них возвышалась церковь, виднелись мельница, несколько крошечных магазинчиков и таверн. Между этими форпостами цивилизации лежали необозримые поля и дремучие леса, огромные погруженные в белое снежное безмолвие.

Вечером они остановились в Барнли. Было совершенно невозможно путешествовать, когда на землю опускались ранние зимние сумерки. И, конечно, к этому времени все уже замерзали до костей и мечтали только об отдыхе.

Элиза вышла из кареты, споткнулась и чуть не упала. Грум поддержал ее, и она подумала о нем и о Джоне Кочмане, которые сидели целый день на облучке, открытые всем ветрам и морозам.

– Как вас зовут? – спросила она, смутившись от того, что не знает его имени.

– Меня-то? – удивился грум. – Так ведь Джеб, мэм. Джэб Гэйни.

– Скажите, а вам тепло ехать? Вам и кучеру там, на сиденье, тепло? – спросила она, кутаясь в высокий воротник.

Сильный ледяной ветер пронизывал насквозь любую одежду, какая бы толстая она ни была.

Грум старался не смотреть на Марту Мэннерс, которая вся дрожала от холода, но терпеливо стояла в сторонке, сжимая озябшими руками тяжелый кофр. Чувствуя себя таким же замерзшим и несчастным, как и она, грум ответил, однако:

– Да все в порядке, мэм!

Он желал сейчас только одного, чтобы она забыла про него так же, как всегда. Ему надо было отвести лошадей в конюшню, растереть их, покормить и напоить, прежде чем позаботится о себе.

Заметив его нетерпение, Элиза кивнула и вошла в гостиницу. Ну вот, видите, обратилась она мысленно к Майлсу, нет никакого смысла быть с ними доброй. Они не ценят доброго отношения.

В своей комнате Элиза ждала, когда ей принесут чай. Потом она отпустила служанку и, оставшись, наконец, одна, устроилась удобно у камина.

Маленькими глоточками она пила горячий чай и думала. Мистер Кипп сказал, что, если погода не испортится, они доедут до места уже через два дня. Впереди еще были две реки и большой город Йорк, ну а затем им останется проехать Мэлтон, и они прибудут в Даррин-Кастл.

Элиза вздохнула. Она не знала, что хуже – продолжать это бесконечное утомительное путешествие или уже его закончить. Она интуитивно больше боялась последнего.

Она по-прежнему гадала, что ждет ее в замке, и придумывала разные истории про его обитателей. Граф, конечно, здоровый, добродушный детина с обветренным красным лицом и с акцентом, который трудно разобрать. Его мамаша, вдова-графиня, представлялась ей грузной женщиной, еще толще сына, с писклявым пронзительным голосом. Слуги, конечно, бестолковые и необученные олухи. Если в замке не будет других гостей, она скорее всего через неделю сойдет с ума. «И, однако, – говорила она себе, – я выдержу просто потому, что должна выдержать. И я буду милой и покладистой, даже если это меня убьет, вот так вот, Майлс», – думала она, подвигая ноги ближе к огню.