Уэст замолчал. Джоан смотрела на жениха так, словно видела его впервые.

Разжав руки, сжимавшие спинку дивана, молодой человек глубоко вздохнул и криво ухмыльнулся.

— Итак! Теперь всему конец, — сказал он. На лице его появилась славная, вызывающая сочувствие улыбка, стершая все признаки гнева. — Извини за то, что был с тобой таким скрытным. Я ничего не могу с собой поделать. В общем, первым шагом нашего медового месяца будет кругосветное путешествие. Я отшлепаю тебя, если ты не будешь покупать все, что тебе понравится…

— Ах, да какое мне дело до денег!

— А мне есть. По крайней мере, в том, что касается тебя. Как по-твоему, тебе понравится быть богатой?

— Гордон!

Через некоторое время оба устроились в старом мягком кресле напротив черного холодного камина и принялись обсуждать сентиментальные глупости, которые нас не касаются. Небо за окнами и в проеме открытой входной двери потемнело; тихо шуршали листья. Тусклый свет лампы отражался на дьявольской зулусской маске, висевшей над книжными полками.

— Как чудесно, — прошептала Джоан. — Все на свете было бы чудесно… — она замялась, — если бы не…

— Если бы не что?

— Если бы не эти ужасные анонимки.

Уэст напрягся — как будто чучело гремучей змеи на каминной полке вдруг злобно зашипело.

— К черту анонимки! — воскликнул он.

— Гордон, — сказала Джоан, не сводя взгляда с какой-то точки на вороте его свитера, — ты никогда не говорил мне, что тоже получал их.

— Ну, раз уж на то пошло, то и ты не говорила. Когда викарий там, на лугу, начал вопить об анонимных письмах…

— Ты решил, что речь в них идет о нас? — Джоан передернуло. — И я тоже. В первую минуту я перепугалась до смерти.

Уэст, прикусив губу, ничего не ответил.

— Мы с тобой вели себя не очень… скрытно, — продолжала Джоан. — По-моему, почти все наши соседи обо всем догадались. Я чувствовала это по их поведению. Но ведь никто не осуждал нас! Все только втихомолку улыбались, как будто говорили: «Ах, молодость, молодость!» Я ничего не понимаю.

— Послушай, Джоан. Ты получала анонимки?

Пауза. Джоан, сидевшая на коленях Уэста, сосредоточенно ерошила его челку.

— Да, получала. Штук семь или восемь.

— Семь?! Ну что ж, по-моему, не так уж много. У женщины, что строчит эти письма, должно быть… должно быть…

— Ядовитые клыки вместо зубов, — закончила за Уэста Джоан, прижимаясь губами к его щеке. Потом она возвысила голос: — Гордон, когда же все это кончится?

В тот момент, хотя они ни о чем не догадывались, в проем двери заглянул некто. Поскольку влюбленные сидели спиной к входу, они никого не заметили; а на земле не было слышно шагов. Только зловещая зулусская маска видела посетителя, но она не умела говорить. Мотылек, летавший по комнате, метнулся к стеклянному колпаку тускло горевшей лампы. Фигура постояла на пороге и молча скрылась в темноте.

— Послушай, Джоан, — тихо сказал Уэст. — Ты получила семь писем, и во всех утверждается, будто у тебя роман с нашим высоколобым падре?

— Гордон, милый, ты не должен так отзываться о мистере Хантере! Он совсем не надменный и не кичится своим положением; тебе это отлично известно!

— Да, известно, — угрюмо согласился Уэст. — Просто он мне не нравится, вот и все. Кроме того, ты уклоняешься от ответа. Речь в письмах идет о тебе и Хантере?

— Ну… да. Главным образом. И еще всякие мелочи, которые не имеют никакого значения.

Она снова почувствовала, как насторожился Уэст.

— Хантер тебе действительно нравится? — спросил он. — Я не против, лгунишка, но, ради бога, скажи мне правду. Он тебе нравится?

— Нравится… да.

— Ясно.

— Нет, ничего тебе не ясно! Я имею в виду вот что: он нравится мне так же, как, к примеру, мистер Бенсон, наш хормейстер, или мистер Данверс из книжной лавки. Посмотри на меня! — попросила Джоан. — Пожалуйста, посмотри на меня!

Один лишь взгляд в ее голубые глаза, исполненные страсти и нежности, убедил бы любого в ее искренности. Гордону Уэсту стало тепло; он едва не растаял от облегчения. В тот миг в глубине души он готов был признать себя идиотом и предателем за то, что посмел подумать дурно о Джоан и Хантере. Над такой нелепостью можно только посмеяться. И все же…

В комнате как будто бы снова послышался стрекот гремучей змеи.

— И потом, — быстро продолжала Джоан, — ты не сказал, получал ли ты сам такие письма или нет. Так получал?

— Две или три штуки. Глупости, которые не имеют никакого значения.

— Гордон, прекрати! Ты ведь понимаешь, как это важно. Что в них было? Они у тебя здесь?

— Нет, я сжег их в камине. Как ты сказала сама, речь в них шла о всяких мелочах, которые не имеют никакого значения.

Метнув на Уэста быстрый взгляд, Джоан опустила голову ему на грудь. На лице у нее появилось беззаботно-равнодушное выражение. Таким же был и ее голос, когда она, наконец, заговорила.

— Они касались женщины, правда? — спросила она небрежно, как ребенка. — Милый, не лги мне. Я все равно узнаю правду. О ком в них шла речь?

— Но послушай…

— О какой женщине, Гордон?

— Ах, бредни о Стелле Лейси и обо мне!

Тут на пороге домика появился второй невидимый соглядатай.

Впрочем, второй гость очень сильно отличался от первого; откровенно говоря, то был не гость, а гостья. Мисс Марион Тайлер, хорошенькая брюнетка сорока с небольшим лет, уже собиралась постучать в открытую дверь, но, заметив влюбленных, сидящих в кресле, улыбнулась и опустила руку. Губы ее беззвучно зашевелились.

— Благослови вас Бог, дети мои! — Мисс Тайлер подняла обе руки, словно благословляя, и тихо удалилась.

Ни Джоан, ни Уэст не заметили бы ее, даже если бы повернули головы.

— Джоан…

— Что, милый?

— Ты ведь понимаешь, что все это ерунда, правда? Ну, о Стелле и обо мне.

— Конечно, милый. Разве клеветница не способна выдумать что угодно?

И все же атмосфера в домике изменилась. Джоан, прежде такая теплая и близкая, стала почти холодна; она едва заметно дрожала.

— Будем же разумными, — рассмеялся Уэст, слишком громко — в голове у него стрекотали гремучки. — Да, я восхищаюсь миссис Лейси. Она милая, приятная женщина…

— Вульгарный, грубый фарс, — едва слышно прошептала Джоан, словно передразнивая кого-то, — не имеет никакого отношения к юмору.

— О чем ты?

— Ни о чем, дорогой. Прошу тебя, не кричи!

— Я не кричу, Джоан. Просто пытаюсь объясниться. Как я и сказал, я очень уважаю миссис Лейси. Жизнь у нее нелегкая…

— Ах да, — прошептала Джоан. — Все мы знаем о том, что она потеряла мужа-летчика, который погиб, испытывая новый самолет. Очень печально! И всем известно, как тяжело ей, бедняжке, воспитывать единственную дочь. Она редко говорит на публике, конечно, но мужчинам, наедине, она рассказывает обо всех своих трудностях. Не думай, Гордон, будто я против! Вовсе нет. Но мне немного неприятно знать, что ты… твое имя упоминается деревенскими сплетниками в связи с этой коварной особой.

— Коварной?!

Джоан была истинной англичанкой. Если она видела мужчину с черными прилизанными жирными волосами, которые называют еще лоснящимися, или с бакенбардами хотя бы на миллиметр длиннее, чем то предписывается английскими обычаями, она испытывала такое отвращение, словно встретилась с ядовитым насекомым. И сходным образом относилась она к женщине, которая делилась своими проблемами не только с ближайшими подругами.

— Да, я назвала ее коварной, — кивнула Джоан, вставая и разглаживая белую шелковую юбку. — Я считаю ее коварной, и такая она и есть. Естественно, мое мнение о ней не имеет никакого значения. Мне совершенно все равно… — Она не выдержала. — Ах, Гордон! Неужели ты и правда бегаешь за этой ужасной женщиной?!

Уэст тоже встал.

— Сколько можно повторять — нет! Испробуй твой собственный метод: посмотри на меня! Вот оно! Можешь ли ты со всей искренностью и ответственностью заявить, что веришь клевете?

Наступило молчание; палевый мотылек, смеясь, порхал возле лампы.