За время болезни я постарел на сто лет - помудрел, что ли, - и стал неприлично сентиментален, но почему-то этого не стыжусь. Послушай, а ведь сантименты - это же просто чувства, за что они высмеяны, скажи? Вчера приснилось, что я открыл почтовый ящик, а там письмо - от тебя, живое! Положил его в карман пиджака, и оно сразу согрело мне сердце: стало тепло и легко дышать, понимаешь? Проснулся - а мне так хорошо, как было давным-давно, до болезни.

Человек быстро привыкает к хорошему, и я как-то забыл, что все хорошее - от тебя. Теперь вспомнил, потому что без тебя ничего не осталось. Стыдно признаться, но я и сыну не рад - он вчера приходил. По-прежнему разговариваю с тобой дни и ночи, с мыслями о тебе засыпаю и просыпаюсь, а теперь еще буду ждать письма. Даже если ты меня больше не любишь, все равно напиши: из милосердия. Раньше я смеялся над тем, что, разлюбив, предлагают дружбу, а теперь готов даже и на нее, хотя не очень-то представляю, как это может у нас получиться. Но, если надо, я научусь! Только не пропадай из моей жизни совсем.

Пора заканчивать письмо, а я все оттягиваю тот миг, когда опущу его в ящик и стану ждать, ждать, ждать... Боюсь. Что уж там скрывать от себя (и от тебя тоже) - боюсь: вдруг не напишешь? Знаешь, что я еще понял? Для Ольги лучше, чтобы я умер, чем ушел к другой. Для нее я давно уже не свободный человек (а может, и не человек вовсе), а ее собственность, и эту собственность она не отдаст никому. Если я что-то такое замыслю, меня просто вздернут на Красной площади. Костя на днях сказал: "Большинство мужиков боятся своих жен". Похоже, он прав. Какое оскорбительное открытие!

Не добивай меня, медвежонок.

Твой Дима.

9

Если бы можно было позвонить, чтобы сразу его успокоить! Когда-то договаривались, что в крайнем случае... Это когда болела Софья Петровна. Может, теперь и есть такой случай? Так ведь точно же трубку возьмет Ольга.

Натка нервно ходит по комнате. А если послать телеграмму нейтральную, но так, чтоб он понял? Нет, не пойдет: их давным-давно зачитывают кому попало по телефону. Так однажды прочли телеграмму от Димы: что ждет, скучает. Мама добросовестно нежные слова для дочери записала, а Натка кричала, плакала: "Как они смели? Как ты могла?" Испуганная Софья Петровна клялась, что никогда больше такого не сделает, что она растерялась, что ей просто сказали: "Квартира пятнадцать? Вам телеграмма, слушайте!" - и тут же все прочитали.

Остается, значит, письмо. Она напишет его прямо сейчас, добежит до метро и опустит в ящик. Завтра утром письмо уйдет. Сколько будет оно путешествовать по Москве? Натка снова и снова рассматривает конверты, вникает в невнятные штемпеля. Как по-разному эти письма к ней добирались! Одно тащилось три, нет, даже четыре дня, а это, опущенное последним, прилетело в тот же день птицей, обогнав предыдущие. Самые же первые лежали, накапливаясь, в ее районе, на почте. Почему? Зачем? Ведь каждый день носят газеты, что стоит захватить письмо? Риторический вопрос, если не глупый...

Не хочу, чтоб ты думал, будто я тебя бросила, - торопливо пишет Натка, хотя понимает, что спешить бессмысленно: сегодня письмо все равно не вынут. - Просто в какой-то момент у меня кончились силы, и я решила переломить судьбу. Но судьба - на то и судьба: переделать ее невозможно, и я тоже без тебя вроде как не живу. Могу подписаться под каждым твоим словом, дорогой ты мой! И у меня из жизни ушла радость. И я как будто никого не люблю, хотя, конечно, это не так: не могла же я разлюбить маму и дочь? Не уверена, что внятно выражаю свои мысли, да это, скорее, и не мысли, а так, ощущения. Все вокруг померкло, подернулось серой густой пеленой, и я очень несчастна.

Похоже, и я помудрела за время нашей разлуки на сто, тысячу, миллионы лет и понимаю теперь, как же нам повезло! Целая цепь случайностей привела нас друг к другу. Страшно подумать, что было бы, если б нe поехала я тогда в Коктебель, если б Ольгу - прости! - не свалила стенокардия. Пишу "прости", но знаю, что тебе и прощать меня не придется: все стало на свои места, это имя для нас теперь не запретно, и я понимаю, что ты связан с ней навсегда, как я, например, с моей мамой. И это тоже любовь, только другая, и у нее есть тоже свои права. Не знаю, что будет дальше, но сейчас, прожив без тебя мучительно долгие дни, недели, я так ценю жизнь, как никогда, мне кажется, не ценила. И всех понимаю.

Скорее, скорей позвони! Неужели я снова услышу тебя, а потом увижу? Изо всех сил стараюсь не думать об этом, не представлять ничего: теперь, когда осталось ждать так недолго, ожидание нестерпимо.

В Ялту съездила на редкость удачно. Потом расскажу. Приехала, а тут твои письма. Неведомому Косте такое спасибо! И ты прав: никто не должен страдать от того, что мы любим. Нам и так досталась сказочная награда, а за что - неизвестно. Перст судьбы: "Вот этим - счастье!"

Все! Заболталась. Бегу опускать письмо.

Твоя Натка.

И через неделю раздался звонок.

- Можно Наташу? - спросил совсем незнакомый голос.

- Слушаю...

Сердце рванулось и покатилось куда-то вниз.

- Узнал по справочной ваш телефон... Столько раз опускал для вас письма... Я - Костя...

Какой Костя? Что за Костя? Ах, Костя... Уши вдруг словно заткнуло ватой, и сквозь эту вату, пробиваясь сквозь тонкий, противный в мембране свист, долетели до Натки, не складываясь друг с другом, непонятные, бессмысленные слова:

- Ольга меня просила... Она, знаете ли, получила письмо... Уже потом, после...

"После чего? Говори, да говори же!" - беззвучно кричала Натка, шевеля застывшими, замороженными губами, из которых не вылетало ни звука.

- У него, понимаете, оторвался тромб... Прямо в сердце... Во сне... Нет, вы не думайте, он не мучился, он вообще ничего не почувствовал... А ваше письмо пришло на следующий день, оно теперь у меня. И другие письма за все годы, и фотографии, - у него был такой, знаете, ящичек... Может, отправить почтой? Или давайте встретимся? Але? Что вы молчите?

10

Вот и год прошел - без Димы. Целый год... Только год... А сколько пустых, мрачных лет еще впереди...

Вначале было жить невозможно. Натка даже ходила к врачу, и он учил ее спать, есть и хоть как-то работать. На заводе многое делала за нее Галя, тем более что дел становилось все меньше. Но потом Вадим придумал какой-то трюк, в общем-то спекуляцию, которая теперь почему-то называлась коммерцией, и пришлось включиться.