По всем понятиям советского патриотизма, он должен был сказать: «Я не хочу работать против своей Родины» и получить пулю в затылок. Но он не был и не мог быть советским патриотом.

Так обстоит дело, если посмотреть глазами инопланетянина. А если взглянуть на работу «лучшего шифровальщика вермахта» глазами моего отца, получившего в атаке под Витебском разрывную пулю в предплечье? Для него и его фронтовых сотоварищей Петр Новопашенный — враг, нечто вроде власовца. Никто бы из них не стал вникать в перипетии исторических обстоятельств.

В этом главная драма командира «Вайгача», в судный час оказавшегося в стане врага. А ведь мог бы, как его соплаватель Борис Вилысицкий, тихо и мирно догорать в русском приюте под Брюсселем ли, Берлином аж до первого полета человека в космос.

Новопашенный был верен себе до конца. И когда в тюрьме к нему наведывалась некая делегация, которая уговаривала 64-летнего старика перейти на работу в шифровальный отдел НКВД, он не согласился, не мог простить выстрел в спину Непенину, расстрел Щастного, кровавую вакханалию в доме Ипатьева, резню офицеров в Кронштадте и Севастополе, «баржи смерти», груженные его однокашниками — да мало ли еще крови было на тех, кто повел этот торг? Через пять лет бесплодных уговоров его отправили из Заксенхаузена в Россию, может быть, попал бы он в те самые места, где добывал себе полярную славу. Ведь даже на острове Вайгач был устроен лагпункт...

Он не был нацистом. Он был профессионалом. Вопрос в другом. Новопашенный подсуден не трибуналу, а суду совести. Да, у него не было советского гражданства, но у него была малая родина, земля, где родился и вырос, — и какая земля — достославный город Новгород. У него был народ — русский народ, которому верой и правдой служили все его отичи и дедичи (прадед, поручик Томского пехотного полка Иван Новопашенный за отличия в боях против Бонапарта был возведен по ходатайству Барклая де Толли в потомственное дворянство). Петр Новопашенный невольно выступил в той совершенно особенной — этнически-геноцидной — войне против своего народа, против себя самого. Сознавал ли он эту вину? Не судим ли мы его с высоты наших нынешних знаний о фашизме, о подоплеке второй мировой? Нет такой вины, которую человек не смог искупить своей жизнью. Новопашенный искупил свой грех мученической лагерной кончиной. Теперь Бог ему судья. Судьба же его — документ двадцатого века, она раскрыта перед нами, как морская карта. Увы, на ней нет острова Новопашенного. Но на ней есть остров Ванкувер. На нем, в канадской провинции Британская Колумбия, в маленьком городке Виктория живет младшая дочь Новопашенного — Ирина. Она художник-фарфорист. Старшая — Светлана — живет в Берлине, где на русском кладбище в Тегеле похоронена их мама — Вера Новопашенная.

Ирина Петровна прислала в письме карту своей новой родины. На схеме острова она обвела кружком свой городок и подписала: «Мы здесь». По рассказам тех, кто побывал в гостях у нее, знаю, что место необычайно красиво: сосны, песок, океан... Неподалеку течет Милк-Ривер, Молочная река. Так и хочется добавить — «кисельные берега». Хотя, возможно, жизнь на чудо-острове и не совсем кисельно-молочная...

В том далеком 19-м году капитан 1 ранга Новопашенный, уйдя за кордон, к Юденичу, круто изменил не только свою жизнь, но и решил судьбу дочерей: они никогда больше не увидели Петроград, Россию, Родину.

Однажды я узнал, что в Севастополь пришла посмертная посылка из Парижа от хранителя архива кают-компании русских офицеров Николая Павловича Остелецкого. Бывший севастополец завещал родному городу редчайшие комплекты морских журналов, выходивших в разных странах, куда забрасывала эмигрантская доля офицеров Российского императорского флота.

Я листал их с душевным трепетом — передо мной лежали судьбовестные книги. Списки зарубежных кают-компаний. Розыски близких, друзей, сослуживцев. Скорбные листы флотского некрополя: погибли в гражданскую, расстреляны большевиками, сгинули на чужбине... Сотни фамилий, имен, чинов. Цвет и соль русского флота.

До отхода московского поезда оставался час. Вещи были со мной, и я решил сидеть в Музее Черноморского флота до последнего. Оставались пять минут из отмеренного срока, а имя Новопашенного так и не попадалось.

— «Ну помоги же! — молил я его. — Ведь помог же мне в Берлине. Теперь себе помоги!»

Его судьба открылась, как счастливо снятая карта. За минуту до того, как захлопнуть «Бюллетень общества офицеров Российского флота в Америке», в раскрытом наугад августовском номере за 1956 год читаю чуть видные строки: «Новопашенный Петр Алексеевич, капитан 1 ранга, скончался в октябре 1950 года, по-видимому, в пересыльном лагере в Орше. Был схвачен большевиками в Тюрингии при неожиданном отходе американских войск».

...Сколько ни ездил через Оршу, всегда проезжал ее поздней ночью. А в этот раз поезд Минск — Петербург остановился у оршанского перрона днем. Вокзал здешний, по-сталински помпезный и эклектичный, весьма отдаленно напоминавший своей серо-оранжевой расцветкой и рустованной колоннадой Инженерный замок в Питере, — был облеплен мемориальными досками, извещавшими о том, что Оршу посетил как-то Калинин, что мимо проезжал Ленин, что вождь мирового пролетариата объявил комиссару станции благодарность... Не было лишь одной: «Сюда в 1950 году прибыл поезд с русскими репатриантами, среди которых был и выдающийся русский полярный исследователь, командир ледокольного судна «Вайгач» капитан 1 ранга Петр Алексеевич Новопашенный, сгинувший в оршанском пересыльном лагере...»

И последнее, что удалось узнать о Новопашенном. Там, в Питере, в брошенной квартире на Большой Зеленинской остались тетради с его научными трудами, сконструированный им прибор для автоматической записи колебаний уровня моря — мареограф, графики послойной температуры арктического льда и многое, многое другое, не говоря уже о личных походных дневниках и фотографиях. Все это сгорело в 1942 году, когда в дом попала немецкая зажигалка. Сгорела лучшая часть его жизни — экспедиционная...

Не могу отделаться от мысли, что в тот момент, когда Петр Новопашенный шифровал немецкие депеши, его рукописи горели от снарядов, сработанных на немецких заводах.

Что это было — неизбежная на войне случайность? Плата за выбор, сделанный в 1919 году? В любом случае — трагедия ученого. Трагедия, какими полон наш век...

Николай Черкашин

Петербург — Берлин — Тикси — Севастополь — Москва