Кончилось тем, что Кузнецов согласился с моим замыслом. Занявшись доработкой, мы внесли ряд уточнений. А затем, пригласив Коррадо, Евгений Михайлович вручил им томик Дюма:

—  Не читали? Увлекательнейший роман! Прочтите безотлагательно!

Когда же артисты ушли, обратился ко мне:

—  Как думаете — кому поручить оформление номера? Тут нужно найти такого художника, чтобы и эпоху тонко чувствовал, и сумел бы выразить ее с озорством, с усмешкой.  Акимов! Николай Павлович Акимов — вот кто нам нужен!

В ту пору Акимову не было еще тридцати, но он успел зарекомендовать себя как острый, ищущий театральный художник.

—  Однако согласится ли? — усомнился я.

—   Попробую уговорить, — обещал Кузнецов. — Николай Павлович жаден до всего нового, неизведанного.

Авось заинтересуется и работой для цирка!

Здесь время рассказать, в каких условиях жила и трудилась постановочная мастерская при Ленинградском цирке. Нелегкими были условия. Создавая мастерскую, управление цирков, как видно, не столько ждало конкретных результатов, сколько заинтересовано было успокоить общественное мнение, показать, что предпринимаются реальные шаги для обновления циркового искусства. Сказывалась инерция: в тогдашнем управлении еще хватало работников, свыкшихся со старым цирком. Вот так и получилось: громогласно возвестив об открытии мастерской, практически ее почти ничем не обеспечили: ни помещением, ни производственной базой, и даже штат утвердили смехотворно малый. Кроме Кузнецова и Гершуни в этом штате числился лишь один еще работник — администратор, он же снабженец, он же кладовщик. Обязанности эти неутомимо совмещала Лидия Петровна Мягер. Остальных — режиссеров, тренеров, художников, композиторов — мастерская должна была привлекать в разовом порядке.

В те дни, когда началась работа над «Тремя мушкетерами», Мягер удалось раздобыть рулон багрового бархата; никакими фондами мастерская не располагала, и добывание материалов было труднейшей задачей.

—  Чудесный бархат! — возликовали мы с Кузнецовым.— Лучшего не придумать для мушкетерских плащей!

Но тут послышался отрезвляющий голос Гершуни:

—   Не торопитесь. Вдруг Акимов остановится на каком-нибудь ином цвете?

—   Уговорим! Переубедим!

Не имея другого помещения, художника для первого разговора пригласили в директорскую ложу. Час был утренний, на манеже шли репетиции, и Акимов долго не отводил от манежа внимательных глаз. Затем спросил:

—  Чем же могу быть полезен?

Я приступил к изложению сценария, и при этом — как мы заранее условились с Кузнецовым — постарался акцентировать багровый цвет плащей.

—   Итак, мушкетеры жаждут реванша. Они идут на приступ кабачка, сверкают клинки, багрово развеваются плащи.

—   Багрово? — переспросил Акимов. — Не лучше ли сделать плащи голубыми?

Я сделал вид, что не расслышал художника.

—   Следующий эпизод — появление хозяйки кабачка. В тот момент, когда мушкетеры предвкушают свою победу, она неожиданно выпрыгивает из широкой кринолиновой юбки и сама переходит в нападение: у одного забияки отбирает шпагу, другого опрокидывает, и он отчаянно барахтается, запутавшись в своем багровом.

—   Да нет же! — безжалостно перебил меня Акимов.— Почему вы все время говорите о багровых плащах? Я определенно вижу голубые!

Переглянувшись с Кузнецовым, мы поняли, что дальше хитрить нельзя, и чистосердечно признались в своих ограниченных возможностях.

—  Ну, если так. Если так — дело другое! — великодушно согласился художник.

Мы вздохнули с облегчением. Обрадовалась и Мягер: в течение всего разговора она обеспокоенно прохаживалась по коридору возле ложи.

Ну а как же Коррадо?

Прочитав роман, они признались, что получили большое удовольствие и охотно прочли бы подряд все романы Дюма.

—  Боюсь, теперь вам будет не до чтения, — покачал головой Кузнецов. — Вам самим предстоит стать мушкетерами!

Это происходило в начале лета, и, не располагая собственной репетиционной площадкой, мы перебазировались прямо под зеленую сень Таврического сада: там, в саду, как раз открылся цирк-шапито.

Репетировали по утрам. Уличные зеваки, прильнув к садовой ограде, с любопытством наблюдали за тремя лихими мушкетерами, за их прыжками, пассажами, выпадами. Четвертым был Василий Яковлевич Андреев, взявший на себя обязанности фехтовального педагога. Неизменно увлекающийся, во всякое дело вносящий весь пыл и всю энергию, Василий Яковлевич чувствовал себя почти что равноправным партнером и, казалось, в любой момент был готов сам ввязаться в акробатическую потасовку у входа в кабачок.                                                                            

Одновременно трудился и Акимов. Из-под его акварельной кисти — тонкой, изящно-ироничной, предельно выразительной — рождался эскиз за эскизом. Рассматривая эти эскизы, я все отчетливее видел преображенный цирковой манеж: ковер, разрисованный в виде дорожного перекрестка, хитроумно раскрывающуюся входную дверь кабачка, гимнастическую кобылу, ставшую мушкетерской лошадью, и диск луны, ухмыляющийся над манежем: по ходу действия даже луна спешила на подмогу храброй хозяйке кабачка, скидывая на манеж веревочную лестницу.

Казалось бы, оформление номера решено было полностью, но Акимов медлил поставить свою подпись.

—   Вот ведь штука какая! — говорил он, снова берясь за кисть. — В цирке все иначе, чем в театре. Проекция другая, зритель  максимально  приближен.   И,   главное, оформление должно отличаться   максимальной   активностью, тесной взаимосвязанностью с трюками.  

В середине лета «Три мушкетера» начали свою производственную жизнь и при первых же выступлениях встретили положительную оценку. Это радовало нас, но вместе с тем мы понимали, что пародию на мушкетерскую романтику никак нельзя причислить к решающим достижениям мастерской. Вопросы советизации циркового искусства по-прежнему требовали своего решения. В следующей своей постановочной работе к этим вопросам я подошел ближе.

Случилось так, что в Ленинградский цирк направили молодых артистов Карантонис. Они выступали со смешанным номером: игра в мяч, эквилибр на стуле, шпагат через бочонки. Работа была чистенькой, но мелковатой, и к тому же отличалась какой-то неприятной слащавой манерностью.

В это же время к нам в мастерскую заявился Григорий Чайченко. До того он работал в группе акробатов-прыгунов, но — крикливый, неуживчивый — был ими изгнан. Вместе с Чайченко пожаловал десятилетний Коля Трофимов. Ох уж этот Коля! Казалось, он все успел испытать: и беспризорничал, и в детских колониях побывал, и не раз совершал побеги из этих колоний, и при разных цирках околачивался. Бог весть где встретившись с Колей, Чайченко по-своему покровительствовал мальчишке, однако и подзатыльниками награждал обильно. Мордашка у Коли Трофимова была не по летам умудренной, нос шмыгал, а глаза так и бегали, так и высматривали, чем бы поживиться.

Познакомившись с этой парой, Кузнецов неожиданно предложил соединить ее с четой Карантонис:

— Как известно, крайности сходятся. В самом деле, почему бы не попытаться?

И вот артисты встретились в кабинете Гершуни. По одну сторону расположились Женя и Жорж Карантонис — неизменно томные, изящные, одетые с иголочки. По другую — вихрастый и расхлюстанный Чайченко, а в ногах у него, прямо на полу, Коля Трофимов.

Переговоры давались трудно. Сперва Карантонис и Чайченко обменялись колкостями, затем демонстративно отвернулись друг от друга, и лишь затем, с шиком сплюнув сквозь зубы, Григорий Чайченко спросил с чарующей одесской интонацией:

—   И что же дальше?

—   Мастерская решила поставить вам общий номер, — с обезоруживающим спокойствием разъяснил Гершуни.

Номер, который мы задумали, должен был включить в себя акробатику, эквилибр, прыжковую работу на батуде. И, конечно же, нам хотелось добиться, чтобы на этот раз прозвучала настоящая, полнозвучная перекличка с современностью.

Местом действия нам рисовалась улица, на которой ведутся ремонтно-строительные работы. На эту улицу выбегает четверка фабзайчат. Затевая веселую игру, они прыгают с одного бака для варки асфальта на другой, пролезают сквозь бочки из-под цемента и даже взбираются на уличный фонарь. Эта сценка была задумана как жанровая, бытовая, и соответственно надо было подобрать художника. Выбор пал на Михаила Александровича Григорьева: он тесно связан был с Ленинградским театром юного зрителя, в работе своей много внимания уделял молодежной теме.