– Мне пора, Гассельбахер.

– Вам надо больше мечтать, мистер Уормолд. В наш век лучше не смотреть в лицо действительности.

Когда Уормолд пришел в свой магазин на улице Лампарилья, Милли еще не вернулась из американской школы, где она училась, и, хотя он увидел сквозь дверное стекло две фигуры, ему показалось, что в магазине пусто. Еще как пусто! И будет пусто, пока не появится Милли. Когда бы он ни вошел в магазин, у него тоскливо сосало под ложечкой, словно где-то внутри работал пылесос. И ощущение пустоты не могли заполнить покупатели, особенно такой, как вон тот, что сейчас стоял у прилавка, слишком лощеный для Гаваны; он читал английскую брошюру об «Атомном котле», подчеркнуто игнорируя приказчика. Лопес – человек горячий и не любит, когда его зря отрывают от испанского издания «Конфиденшл», Он злобно поглядывал на незнакомца и не старался заинтересовать его своим товаром.

– Buenos dias [добрый день (исп.)], – сказал Уормолд. Он смотрел на всякого незнакомого человека, вошедшего в магазин, с подозрением. Десять лет назад в магазин зашел какой-то человек, сделал вид, будто он покупатель, и ничего не подозревавший Уормолд продал ему шерстяные очесы для полировки машины. Тот был ловким пройдохой, ну а этот... трудно представить себе кого-нибудь менее похожего на покупателя пылесоса, чем незнакомец, который стоял здесь сейчас. Высокий, элегантный, в легком сером костюме и очень дорогом галстуке – от него так и пахло морским курортом и кожаным креслом из какого-нибудь клуба для избранных; так и казалось – он сейчас откроет рот и скажет: «Посол вас скоро примет». Таким людям не приходится самим избавляться от пыли – за них это делает море или камердинер.

– Не понимаю я вашей тарабарщины, – ответил незнакомец. Вульгарное словечко как-то сразу испортило элегантный костюм, словно он выпачкал его яйцом за завтраком. – Вы ведь англичанин?

– Да.

– Я хочу сказать – настоящий англичанин? По паспорту и все такое?

– Да, а в чем дело?

– Всегда лучше иметь дело с английской фирмой. Знаешь, на каком ты свете, понятно?

– Что вам угодно?

– Да прежде всего мне хотелось тут у вас немножко оглядеться. – Он говорил так, словно попал в книжную лавку. – Никак не мог втолковать этому типу...

– Вас интересует пылесос?

– Ну, я бы не сказал, что он меня интересует.

– Вы хотите купить пылесос?

– Вот-вот, старина, вы попали в самую точку. – Уормолд решил, что незнакомец так разговаривает потому, что тон этот, по его мнению, подходит к магазину на улице Лампарилья; развязность никак не соответствовала внешнему виду покупателя. Трудно подражать искусству святого Павла – говорить с каждым на его языке, не меняя при этом костюма.

Уормолд деловито сказал:

– Вы не найдете ничего лучшего, чем «Атомный котел».

– Я заметил тут один, который называется «Турбо».

– И это очень хороший пылесос. У вас большая квартира?

– Да нет, я бы не сказал, что большая.

– Тут, как видите, имеется два набора щеток – вот этот для натирки, а тот для полировки; нет, простите, кажется, наоборот. У «Турбо» энергия воздушная.

– Как это?

– Ну, он... тут так сказано: с воздушной энергией.

– А вот та штучка, она для чего?

– Это двусторонний наконечник для ковров.

– Не может быть! Очень интересно. А почему двусторонний?

– Вы толкаете от себя, а потом тянете к себе.

– Ну до чего только не додумаются! – сказал незнакомец. – И много вы их продаете?

– Я здесь единственный агент.

– Все важные лица непременно хотят купить «Атомный котел

»

– Или «Турбореактивный».

– И правительственные учреждения тоже?

– Конечно. А что?

– То, что годится для учреждения, сойдет и для меня.

– Может, вы предпочитаете нашу «Малютку-не-надрывайся

»

– В каком смысле – не надрывайся?

– Полное название пылесоса: «Малютка-не-надрывайся. Малый комнатный пылесос с воздушной энергией».

– Опять с воздушной энергией?

– А я тут при чем?

– Не петушитесь, старина!

– Лично мне ужасно не нравятся слова «Атомный котел», – сказал Уормолд с неожиданным жаром. Он вдруг встревожился. Ему пришло в голову, что незнакомец – инспектор главной конторы в Лондоне или Нью-Йорке. Что же, тогда они услышат от него всю правду.

– Я вас понимаю. Да, неважно придумано. Скажите, а вы осматриваете машины?

– Каждый квартал. Бесплатно весь гарантийный срок.

– Вы лично?

– Нет, это делает Лопес.

– Вот этот мрачный тип?

– Сам я не очень-то разбираюсь в технике. Стоит мне притронуться к какой-нибудь из этих штук, и они почему-то перестают работать.

– А машиной вы правите?

– Да, но если с ней что-нибудь случается, я зову дочь.

– Ах да, у вас есть дочь. А где она?

– В школе. Разрешите, я вам покажу эту быстродействующую соединительную муфту. – Но стоило Уормолду взять ее в руки, как она тут же перестала соединять. Он нажимал на нее, поворачивал туда и сюда. – Дефектная деталь, – пробормотал он в полном отчаянии.

– Дайте я попробую, – предложил незнакомец, и соединение произошло мгновенно. – Сколько лет вашей дочери?

– Шестнадцать, – сказал он и разозлился на себя за то, что ответил.

– Ну что ж, мне, пожалуй, пора двигаться, – сказал незнакомец. – Рад был с вами поболтать.

– Может, хотите посмотреть пылесос в действии? Лопес вам продемонстрирует.

– Сейчас нет. Мы еще увидимся – здесь или в другом месте, – заявил незнакомец с какой-то дерзкой самоуверенностью и вышел из магазина прежде, чем Уормолд догадался сунуть ему фирменную карточку. На площади, в конце улицы Лампарилья, он растворился в полуденном свете Гаваны, среди толпы сутенеров и продавцов лотерейных билетов.

Лопес сказал:

– Он и не собирался ничего покупать.

– А чего же он тогда хотел?

– А кто его знает. Он долго разглядывал меня через витрину. Если бы вы не пришли, наверно, попросил бы найти ему девочку.

– Девочку?

Он вспомнил тот день десять лет назад, а потом с тревогой подумал о Милли, пожалев, что так охотно отвечал на вопросы незнакомца. Он пожалел и о том, что быстродействующая соединительная муфта не сработала хоть в этот раз.

Он слышал уже издалека, что идет Милли: подымался такой шум, будто ехала полицейская машина; только о приближении Милли предупреждал свист, а не сирена. Она обычно шла от автобусной остановки на Авенида де Бельхика, но сегодня свист почему-то доносился со стороны Кампостельи. Правда, в этой «охоте», приходилось ему признать, не было для нее ничего опасного. Восторги, которые ей таким образом выражали поклонники, начиная примерно с тринадцатилетнего возраста, означали только почтение – ведь даже по высокой гаванской мерке Милли была красавицей. Волосы у нее светло-золотистые, как молодой мед, а брови темные; ее «конский хвост» подстригал лучший парикмахер города. Милли не обращала внимания на свист, он только заставлял ее легче ступать; глядя, как она идет, можно было поверить в вознесение. Тишина показалась бы ей оскорбительной.

В отличие от Уормолда, который ни во что не верил, Милли была набожной католичкой; ему пришлось еще до свадьбы пообещать ее матери, что ребенок получит религиозное воспитание. Теперь ее мать, как он подозревал, не верила ни в бога, ни в черта; ему же она оставила на попечение ревностную католичку. Это привязывало Милли к Кубе куда прочнее, чем его самого. Уормолд подозревал, что в здешних богатых семьях до сих пор сохранился обычай держать дуэнью; ему порой казалось, что и к Милли приставлена дуэнья, невидимая ни для кого, кроме нее самой. В церкви, где она бывала красивее, чем где бы то ни было, в своей легкой мантилье, расшитой листьями, прозрачными, как морозный узор на стекле, рядом с ней всегда сидела дуэнья, наблюдая за тем, чтобы она не горбилась, в положенное время прикрывала лицо и крестилась по всем правилам. Кругом нее мальчишки могли безнаказанно сосать леденцы, фыркать из-за колонны, а она сидела прямая, как монашенка, следя за службой по требнику с золотым обрезом, переплетенному в сафьян цвета ее волос (она выбирала себе требник сама). Все та же невидимая дуэнья заботилась о том, чтобы она по пятницам ела рыбу, постилась двенадцать дней в году и ходила в церковь не только по воскресеньям и по праздникам, но и в день своей святой: Милли ее звали домашние, окрестили же ее Серафиной; на Кубе – это святая «второго разряда», – загадочные слова, которые напоминали Уормолду об ипподроме.