Я уже начал было подозревать собственную тещу — слишком долго она молчала, но старая пифия, сверкая вороньими глазами, тут же торжественно объявила:

— А я вот што вам шкажу, молодежь! Што это вы вжали шебе жа моду подожревать во вшем ближких людей?! — тут она пронзительно глянула на меня. — А я, когда што-то пропадает, вшегда думаю кто в доме был шужой! А вшера были гружшики… А покажите-ка мне поближе ваш термош, Фимошка… Так я и думала! Это, ижвините, Фима, не ваш термош. Это мой шобштвенный термош, из нашего багажа. Видите вмятину? Это его Боря уронил, когда однажды ношью пришел пьяный. Помнишь, Леношка? Ты тогда была беременная и ошень волновалашь, што он так долго не вожвращаетшя ш опашного жадания… Вы пожволите, ешли я его жаберу? Ведь украли ваш, а не наш…

Я принес с кухни пачку пакетов для мусора и заставил тещу расстаться с новообретенным имуществом для дактилоскопии. Затем мы долго спорили кто из чего пил и надписывали пакеты со стаканами.

— Ну! — всплеснула Ирочка руками с окольцованными, как у перелетной птицы, запястьями. — Это же просто настоящий детектив!.. А может быть просто пришло время человечеству вымереть. Как одному большому мамонту. И от нас ничего не зависит. Пошли спать, а?..

Тут моя жена Ленка, видимо, проснулась — она встала посреди комнаты в позе Маяковского на Лубянке и таким же гранитным голосом молвила:

— Да вы что здесь все… — потом она обвела нас взглядом рожающей коровы и отчеканила. — Я хочу точно знать сколько времени между заражением и…

— Э, — усмехнулась Софья Моисеевна, — ш «и» мы пока подождем. Термош украли, а не ражбили. Фимошка, и какой у него путь жаражения?

— Воздушно-капельный, к сожалению.

— Зато можно не мыть руки перед едой, — ободрил я присутствующих.

— Юмор у тебя какой-то казарменный, — сказал Умница. — Мне всегда не нравилось, что ты — мент, но теперь хоть ясно для чего. Ты найдешь содержимое термоса.

— В шобштвенной крови он его найдет, — каркнула теща. — А шкажите, Фимошка, на какой питательной шреде вше это рошло?

— На обычной. Агар-агар. А вы, Софья Моисеевна, — приободрился Умница, — должны Боре помочь. Как бывший врач-чумолог. Вы будете его доктор Ватсон. Или даже миссис…

Как оказалось, Умницу кое-что все-таки затыкает. Например, отвратительно громкий утренний звонок в дверь. С блаженной улыбкой и воплем:

— Разыграли, сволочи! — Умница кинулся к двери.

Звонивший выглядел так, что было ясно — он не только уже отхлебнул из термоса, но и понял, что там было. Талит[15] он волочил по полу, как умирающий матадор — мулету.

— Хорошо, што шеловек ушпел помолитьшя, — констатировала Софья Моисеевна.

— Вы уже в курсе?! — выкрикнул человек. — И знаете кто?!

Умница метнулся в мою супружескую спальню и вышел с улыбкой супермена и моим пистолетом наперевес. Гортанно что-то проорав, он приставил дуло к пузу вошедшего. Пузо позеленел и воздел руки.

— Понимает! — обрадовался Умница. — Боря, это араб. Видимо шпион. Я сразу понял. Религиозные евреи в субботу не звонят, понял, тупая мусульманская морда!

— Это шошед, — сказала теща.

— Шошед? — растерялся Умница. — Это что, идиш?

— Я сосед! — завыл пузо. — Вы же полицейский, спасите!

Я легко согласился и спас соседа. И тут же об этом пожалел, потому что сосед стал кидаться на щуплого Умницу и орать, что тот — наемный убийца.

На фоне выпущенного из китайского термоса джина, страхи соседа казались ничтожными. Пузо был председателем амуты,[16] построившей на откосе неподалеку свои фанерные бараки. Собственно, бараками их обозвала бывшая зэка, а ныне моя теща Софья Моисеевна, любуясь Масличной горой с балкона лучшей спальни. Мне же они до тошноты напомнили контейнеры для багажа.

Оказалось, что недавно правление в очередной раз сообщило «амутантам» о подорожании. Наиболее несознательные экземпляры тут же грубо обвинили обер-амутанта в воровстве и пообещали прирезать, как последнюю собаку. И в тушке несчастной Козюли он усмотрел «черную метку».

— Ты что, будешь заниматься этой разборкой в школьном туалете? — возмутился Умница, беспардонно разглядывая конкурента. — Ты обязан сосредоточиться на поисках… ларискиного дерьма! Потому что оно — это сейчас самое важное… — тут Умница запнулся об остекленевший взгляд Обер-амутанта и упрямо продолжил, — да, самое важное. Для всех нас, для всей страны… и для всего человечества. И не смотрите на меня так!

Чтобы Обер-амутант действительно ТАК не смотрел, я налил ему стакан водки. И себе. И всем тоже. После этого мне стало совершенно ясно, что это все слишком смахивает на балаган, чтобы быть правдой. И если кому-то и надо бы было просигнализировать компетентным органам о нависшей над человечеством вирусной угрозе, то почему это должен делать именно я — пьяный, в отпуске, с плохим ивритом и не очень-то в эту опасность верящий, да еще и в субботу…

4. Кос кафе[17]

Спал я крепко. Еще в Афгане я придумал себе одиннадцатую заповедь: «Не планируй», потому что с теми, кто планировал, часто заканчивалось не так. В ближайшие сутки ничего воздушно-капельного нам не угрожало, вот я и спал, пока Ленка не разбудила:

— …помог, а то неудобно. Умница не знает, где Козюлю похоронить… Вставай, а?!

— Пусть купит участок на Масличной горе! — рявкнул я и попытался уснуть.

Но за дверью уже старательно и громко, как на приеме у глухого логопеда, включилась Софья Моисеевна:

— Видишь, ему уже не терпитша! Я понимаю! Он хошет иметь ш балкона вид на мою могилу! Ну шпашибо ему, што пока он ешо шоглашен на пуштую! Пушть потерпит, мне уже недолго ошталошь!..

— Нам всем недолго осталось! — оборвала ее Ленка резким чужим голосом. Перестань мотать всем нервы, это он о фиминой собаке.

Я сладко потянулся и распахнул окно. На всем пространстве небосвода до самой Масличной горы — не было ни облачка, ни Машиаха,[18] лишь три каменные пробирки башен… Чушь это все, не может этот придурок с китайским термосом поколебать сохранившееся в веках… А внизу понурый Умница волок в сторону амуты черный пластиковый мешок. В другой руке он сжимал лопату. Я убедился, что безутешный могильщик не спер мой пистолет, чтобы отдать Козюле воинские почести и пошел пить кофе.

В банке из-под кофе были одни окурки. Я даже обрадовался предлогу выйти из дома, из-под ленкиного тревожного взгляда.

До ближайшего в нашем спальном городишке кафе пришлось брести минут двадцать по чистым изгибающимся улочкам, мимо просторных газонов и белого камня арок. Поганенькое кафе я обнаружил на Алмазной площади, в длинном, изломанном, похожем на гигантский кусок «Лего» доме. Я слишком долго искал кафе, чтобы не почувствовать себя дураком, вспомнив только сейчас, что сегодня шаббат, и ничего не работает.

В пасторальной тишине горожане прогуливали собак и детей. Собаки были наши, из России, а дети всякие. Чернявый малыш взволнованно наблюдал за этой выставкой песьих экстерьеров и требовал от знойной матери с кудрями, кольцами и сигаретой купить собаку — сейчас! Такую же, как у Владика из их группы, или у соседской Наташи. Мама, огрызаясь, сдавалась.

Я плюхнулся на скамейку, нашарил пачку сигарет, а вот зажигалка никак не находилась. Ну да, ведь в доме побывал Клуб. Я было сунулся попросить огонька у прохожего, да вовремя заметил кипу. Пришлось перебраться к знойной маме и прикурить от ее сигареты.

Ценю женщин с ухоженными руками, хотя лак был нагловат, зато в тон помаде. Заговорил. Отвечая, она жестикулировала, сигарета, как жало змейки, нацеливалась то в мой глаз, то проплывала у волос, то выжидала почти у губ.

Восток, одним словом. Жестикулировала она все время, золото украшений тихо позвякивало, голос оказался как раз то, что надо — низкий, хрипловатый.