Причины, побудившие Оуэна начать свое дело. – Новое промышленное движение. – Дела мастерской. – Роберт Оуэн открывает свою прядильную мастерскую. – Управляющий фабрикой Дринкуотера. – Блестящий успех. – Хозяин приглашает его компаньоном. – Введенные им в прядильном деле усовершенствования. – Слава его изделий. – Разрыв с Дринкуотером

Чтобы понять, как мог решиться “не очертя голову” на такой смелый шаг восемнадцатилетний юноша, следует иметь в виду то время, которое переживал теперь Роберт Оуэн, а также и что за человек он был сам по себе. Сколько известно, Оуэн уже в самой ранней молодости отличался чрезвычайной серьезностью, сообразительностью и ясностью ума; в то же время он был замечательно трудолюбив и энергичен. Новые изобретения Аркрайта, Кромптона и Уатта, произведшие такой переворот в промышленности и привлекавшие всеобщее внимание, не могли не увлечь и нашего даровитого юношу. Изобретения эти совершенно изменили весь прежний строй жизни людей, причастных промышленному делу.

К 1789 году, когда Роберт Оуэн начал свою самостоятельную деятельность, старинные порядки уже являлись почти исключением; но перемены в системе работы и в связанном с работой образе жизни часто происходили на его глазах, в виде частных случаев, о которых постоянно говорили. Поэтому участие Оуэна в новом деле было в духе времени и совершенно естественно, особенно при его предприимчивости и близком знакомстве с тем, что происходило вокруг него.

Не теряя времени, Роберт Оуэн со своим компаньоном тотчас же принялись за устройство прядильной мастерской, и вскоре у них уже работало 40 человек, занятых постройкой необходимых машин, причем материал они получали в кредит. Однако Оуэн скоро заметил, что товарищ его Джонс – человек несведущий и совсем не деловой; сам он хотя и не обладал практическим навыком в машиностроении, но был обстоятельно знаком с ведением коммерческих дел, со счетоводством и мог наблюдать за рабочими. Они строили так называемые мюль-машины,[3] и хотя благодаря его наблюдению дело шло хорошо, но Оуэн, убедившись в неспособности своего товарища, был не прочь уйти от него. В это время Джонс нашел себе еще одного компаньона, с деньгами, и, так как они желали остаться вдвоем, предложил Оуэну выделиться, с тем чтобы ему как участнику предприятия досталась известная часть машин. Юноше было теперь девятнадцать лет, ему предстояло одному начать жизненную борьбу. Когда пришло время окончательного расчета с компаньоном, Оуэн, получил от последнего только половину условленного числа машин; но и с ними он решил начать самостоятельное дело и открыл маленькую прядильню в одном из переулков Манчестера. Он стал покупать теперь грубую пряжу, переделывая ее потом в тонкую нить и поставляя товар фабрикантам кисеи, производство которой началось в Англии только с 1780 года. Со своей маленькой мастерской, при трех рабочих, Роберт Оуэн получал до трех тысяч рублей ежегодной прибыли и считал, что дела его идут очень хорошо. Он мог бы постепенно расширять свое небольшое дело, но этот процесс показался ему слишком медленным; в таком городе, как Манчестер, где как грибы росли большие предприятия, он предпочитал участвовать в какой-нибудь крупной фирме, – хотя бы на первое время и в качестве служащего, – чем вести самостоятельное маленькое дело с надеждою на отдаленный успех.

В это время владелец одной из больших манчестерских бумагопрядилен, некто Дринкуотер, искал управляющего на свою фабрику и поместил об этом объявление в местных газетах. Роберт Оуэн тотчас же явился к нему с предложением своих услуг. Пораженный его молодостью, Дринкуотер спросил, сколько ему лет и какое он желает получить жалованье.

– Три тысячи рублей, – отвечал молодой человек.

– Три тысячи рублей?! – воскликнул изумленный хозяин. – У меня сегодня утром перебывало с предложениями множество людей, и, пожалуй, все они, взятые вместе, не требовали столько, сколько вы желаете получить один.

– Я не могу руководствоваться тем, что просят другие, – отвечал юный претендент на место. – Я не могу взять меньше. Я зарабатываю эту сумму на своем собственном деле.

И он предложил нанимателю осмотреть его мастерскую и проверить его книги. Хозяин фабрики немедленно пошел с ним, осмотрел все и, собрав необходимые справки, тут же ударил с ним по рукам; при этом он приобрел у Оуэна и все его машины по цене их первоначальной стоимости.

Роберт Оуэн сам сознается, что поступил необдуманно. Сначала он испугался принятой на себя ответственности. На фабрике работало до 500 человек; он же не получил правильного образования, был молод и к тому же застенчив, даже почти робок, особенно в отношениях с незнакомыми людьми, если они выходили за пределы его дела. Действительно, ему предстояли громадные заботы. Он совсем не привык управлять таким числом рабочих. Кроме того, Оуэн должен был сам покупать сырой материал, заниматься усовершенствованием машин, выделывать пряжу из хлопка, продавать готовые изделия, вести счета, рассчитываться с рабочими – одним словом, “руководить первым заведением для выделки самых тонких номеров пряжи”, причем после человека, который славился тогда как один из лучших знатоков этого дела в Манчестере.

Приводим рассказ самого Роберта Оуэна о том, как он справился с этими трудностями.

Фабрика уже отличалась тогда своими высокими номерами, то есть тонкостью выделываемой бумаги; но Оуэну удалось в скором времени еще более усовершенствовать качество товара, благодаря чему, конечно, увеличился и самый оборот. Владелец хотя и редко бывал на фабрике, но пристально следил за успехами своего молодого управляющего, весьма понравившегося ему, кроме того, своими скромными манерами. Он вполне сознавал, насколько удачен был его выбор. По прошествии шести месяцев Роберт Оуэн получил первое приглашение от своего хозяина в его загородный дом, причем тот добавлял, что имеет сообщить нечто важное. Роберт повиновался, хотя не без смутных ожиданий чего-нибудь неприятного. Поэтому он был сильно поражен, когда Дринкуотер обратился к нему с такими словами:

– Мистер Оуэн, я послал за вами, чтобы сообщить вам о деле одинаково важном для нас обоих. Я следил за вашими действиями и очень доволен всем, что вы сделали. Теперь я хочу, чтобы вы согласились совсем остаться у меня. Я дам вам три тысячи рублей за этот год; и если вы решитесь остаться, то на следующий год я положу вам четыре тысячи рублей, а на третий – пять тысяч. К тому времени у меня подрастут два сына, и на четвертый год вы вступите в товарищество с ними и со мной и будете получать четвертую часть прибылей; вы сами знаете, какой суммы они могут достигнуть. Что вы скажете на мое предложение?

Конечно, Оуэну осталось только согласиться. Новый договор о будущем его участии в делах фирмы был тут же написан, и он повез домой в кармане его копию. Шел 1790 год, так что ему в это время еще не было двадцати лет. Такой невероятный успех, даже и по тогдашним меркам, конечно, обещал ему самую блестящую карьеру в будущем.

Дринкуотер при свидании дал ему все необходимые полномочия для усовершенствования дела. Как и раньше, Роберт Оуэн прикладывал все усилия, чтобы фабрика вырабатывала самые тонкие номера пряжи, причем ему приходилось обращать особенное внимание на качество покупаемого сырого материала – хлопка, так как требовались только самые лучшие и тонкие сорта; благодаря этому он получил такой навык в браковке сырья, что скоро стал считаться первым знатоком хлопка на английском рынке. Через год после своего поступления на фабрику, благодаря тщательному выбору сырого материала и сделанным им усовершенствованиям в машинах, Оуэн довел изделия фабрики до такого совершенства, что вместо № 120, считавшегося прежде самым тонким номером бумаги, он уже выделывал № 300 и выше, то есть число мотков бумаги (в каждом мотке тогда было по тысяче аршин), выходивших из одного фунта хлопка, увеличилось при нем более чем в два с половиною раза. За такую бумагу покупатели – особенно в кисейном деле – охотно давали на 50 % дороже обыкновенной цены, причем фабрика не успевала выполнять всех поступавших заказов. На товаре, выходившем с фабрики, Оуэн выставлял свое имя. О тех барышах, которые Роберт Оуэн тогда давал своему хозяину, можно судить по следующему расчету, приведенному в его записках. Он платил пять шиллингов за один фунт хлопка, из которого выделывалось 250 мотков, а за них получал от фабрикантов около 100 рублей. Далее Оуэн прибавляет, что позже он довел это число до трехсот и выше; и если б в то время существовала прежняя цена, то мог бы выручить до 360 рублей за каждый фунт бумаги. Конечно, все эти номера остались далеко позади современной техники бумагопрядения; но зато теперь не существует и подобных цен. В 1789 году за кисею платили в английских лавках по девять шиллингов за ярд (менее аршина), а в 1857 году, когда Оуэн писал свои записки, эта же материя, но гораздо лучшего качества, стоила уже два пенса за ярд.