- Это бы мне подошло! - воскликнул юноша, и глаза у него засверкали; но он сразу же их потупил и, понизив голос, сказал: - Я ведь думал, дорогой хозяин, что работы у вас много и вам нужны сильные подмастерья; вот я и похвастал своей силой, да перехватил через край. Возьмите меня все-таки в работники, я исправно буду делать все, что вы скажете.

Мастер Мартин посмотрел юноше в лицо и должен был сознаться, что никогда не встречались ему черты лица более благородные и честные. Ему казалось даже, что при виде юноши в нем пробуждается смутное воспоминание о каком-то человеке, которого он давно любит и чтит, но никак не мог припомнить, кто бы это был, а просьбу юноши он исполнил тут же и только велел ему представить поскорее надлежащие и достойные доверия свидетельства о ремесле. Тем временем Рейнхольд и Фридрих кончили собирать бочку и принялись набивать первые обручи. Обычно за такой работой они запевали песню, то же сделали они и сейчас - запели нежную песню на щеглячий лад Адама Пушмана. Но вдруг Конрад - так звался новый подмастерье - крикнул, стоя у верстака, где ему приказал встать мастер Мартин:

- Это что за писк? Никак, в мастерской запищали мыши... Если уж петь хотите, то пойте так, чтоб душа отдыхала и чтоб работать было веселей. Такие песни и я пою подчас.

И он запел лихую охотничью песню с гиканьем и всякими выкриками. И при этом он таким пронзительным, таким оглушительным голосом подражал лаю собак и крику охотников, что в больших бочках раздавалось эхо и вся мастерская дрожала. Мастер Мартин обеими руками зажал себе уши, а дети фрау Марты (вдовы Валентина), игравшие в мастерской, от страха залезли под доски. В ту минуту вошла Роза, удивленная и испуганная этим ужасным ревом, который никак нельзя было назвать пением. Увидев Розу, Конрад тотчас же замолчал, отошел от верстака, приблизился к ней и приветствовал ее почтительнейшим поклоном.

Потом он тихим голосом сказал, и при этом его светло-карие глаза зажглись ярким пламенем:

- Прекрасная госпожа моя, какое сладостное розовое сияние разлилось в этой жалкой мастерской, едва вы вошли сюда! О, если бы я только раньше увидел вас, я не оскорбил бы вашего нежного слуха дикой охотничьей песней. О, - воскликнул он, обращаясь теперь к мастеру Мартину и другим подмастерьям, - о, да прекратите же этот отвратительный стук! Пока наша милая госпожа удостаивает нас своего присутствия, колотушка и долото должны безмолвствовать. Лишь ее сладостному голосу будем мы внимать и, преклонив головы, ловить приказания, которые она даст нам, своим смиренным слугам.

Рейнхольд и Фридрих переглядывались, крайне удивленные, а мастер Мартин звонко рассмеялся и воскликнул:

- Эх, Конрад, теперь ясно, что ты величайший чудак, который когда-либо надевал фартук. Сперва ты приходишь и, как грубый великан, собираешься здесь всё разнести, потом поднимаешь такой рев, что у нас у всех в ушах звенит, а чтобы достойно увенчать все эти глупости, принимаешь мою дочку Розу за благородную девицу и ведешь себя, как влюбленный дворянчик!

- Вашу прелестную дочь, - не смущаясь отвечал Конрад, - вашу прелестную дочь я очень хорошо знаю, дорогой мастер Мартин, и говорю вам, что она прекраснейшая девица во всем мире, и да будет угодно небу, чтобы она благороднейшего рыцаря удостоила чести стать ее верным паладином.

Мастер Мартин держался за бока, он чуть было не задохнулся, пока наконец, охая и кашляя, не разразился смехом, а затем пробормотал:

- Ну хорошо, хорошо, дружок любезный, можешь считать мою Розу знатной девицей, позволяю тебе, но, несмотря на это, будь так добр и возвращайся к верстаку.

Конрад, опустив глаза, стоял как вкопанный, затем он потер себе лоб и прошептал: "И то правда!" - и исполнил то, что ему было велено.

Роза, как и всегда, когда она посещала мастерскую, села на маленькую бочку, которую Рейнхольд тщательно обтер, а Фридрих пододвинул. Оба - так приказал им мастер Мартин - снова запели ту прекрасную песню, которую прервал неистовый Конрад, теперь совершенно погруженный в свои мысли и молча работавший у верстака.

Когда юноши кончили петь, мастер Мартин молвил:

- Небо наделило вас прекрасным даром, дорогие мои подмастерья! Вы и не поверите, как высоко я чту дивное искусство пения. Я ведь тоже когда-то хотел стать мейстерзингером{8}, но, как я ни старался, ничего у меня не получалось. Несмотря на все мои усилия, мне на долю выпадали только шутки да насмешки. В вольном пении, бывало, то неверно поставишь лишний слог, то убавишь слог где не надо, то согрешишь против правил стиха, то выберешь не то словечко или с напева совсем собьешься. Ну что ж, у вас это лучше выходит; словом, как говорится, чего не может мастер, то сделают его подмастерья. В воскресенье, как всегда, после проповеди в церкви святой Екатерины будут состязаться мейстерзингеры, и вы оба, Рейнхольд и Фридрих, можете вашим чудным искусством заслужить честь и похвалу: ведь до главного состязания будет вольное пение, в котором вы, как и всякий посторонний, умеющий петь, можете принять участие. Ну, друг Конрад, - с этим восклицанием мастер Мартин обратился в сторону фуганка, - ну, друг Конрад, не хочешь ли и ты взойти на кафедру для певцов и спеть твою прекрасную охотничью песню?

- Не смейтесь, - отвечал Конрад, не поднимая глаз, - не смейтесь, дорогой хозяин, всякому свое место. Пока вы будете утешаться пением, я позабавлюсь на городском лугу.

Случилось так, как и предполагал мастер Мартин. Рейнхольд взошел на кафедру и спел песни на разные лады, порадовавшие всех мастеров пения, хотя они и нашли, что певца есть в чем упрекнуть, и если не в ошибке, то в какой-то иноземной манере, про которую они и сами не могли бы сказать, в чем она, собственно, состоит. Вскоре затем на кафедру поднялся Фридрих, снял шапочку и через несколько секунд, посмотрев вперед, а потом бросив на собравшихся взгляд, который, как жгучая стрела, пронзил грудь прелестной Розы, так что она глубоко вздохнула, запел песню в нежном тоне Генриха Фрауэнлоба, столь чудесную, что все мейстерзингеры единодушно сознались в своем бессилии превзойти молодого подмастерья.

Когда наступил вечер и состязание певцов кончилось, мастер Мартин, чтобы вполне насладиться погодою, беспечно и весело отправился с Розою на Аллервизе. Обоим подмастерьям - и Рейнхольду и Фридриху - позволено было сопутствовать им. Роза шла посреди них. Фридрих, сиявший от похвалы мастеров, в блаженном опьянении решился сказать несколько смелых слов, которые Роза, стыдливо опустив глаза, казалось, не хотела слушать. Она охотнее обращалась к Рейнхольду, который, по своему обыкновению, болтал о всяких веселых вещах и не постеснялся взять Розу под руку. Еще издали услышали они шум и ликование, доносившиеся с городского луга. Подойдя к тому месту, где юноши забавлялись разными играми, в том числе и военными, они услышали, как народ то и дело восклицал: "Победил, победил!.. Опять он, силач! Да, с ним никто не справится!.." Мастер Мартин протеснился сквозь толпу вперед и увидел, что все похвалы, все возгласы удивления относились не к кому иному, как к его же подмастерью Конраду. В беге, в кулачном бою, в метанье копья он превзошел всех других. Как раз когда подошел мастер Мартин, Конрад во всеуслышанье спрашивал, не хочет ли кто помериться с ним силами в веселой игре тупыми мечами. Несколько отважных юношей-дворян, привычных к этой рыцарской игре, приняли вызов. Но прошло немного времени, как Конрад и тут без особого труда и напряжения победил всех своих противников, так что похвалам его ловкости и силе не было конца.

Солнце зашло, закат погас, и быстро наступили сумерки. Мастер Мартин, Роза и оба подмастерья расположились у журчащего родника. Рейнхольд рассказывал много чудесного о далекой Италии, а Фридрих безмолвно и блаженно смотрел в глаза прелестной Розы. Тут робкими, неуверенными шагами подошел Конрад, как будто сам не зная, присоединиться ли ему к ним. Мастер Мартин стал звать его:

- Что ж, Конрад, подходи! Ты храбро отличился на лугу, это я люблю в моих подмастерьях, так им и подобает. Не бойся, садись к нам, я это позволю!