— Как я могла сказать ей? Ей будет противно, и она будет настаивать, чтобы я вернулась домой. Он отпустил мою руку.

— Дом твой здесь, и, клянусь Богом, ты останешься в нем, пока я хочу этого. Что же до презрения твоей матушки, то я не верю, что твой отец так уж чист. Интересно, сколько испанцев убил он?

— Мы всегда воевали с Испанией.

— Они умирали, потому что была война или потому, что у них было золото и драгоценности? Ответь мне.

Я знала, что он говорил правду, и знала, что моя мать, честная и добрая, оставалась с отцом и по-своему любила его, несмотря на то, что руки у него были в крови.

Я хотела уйти, побыть одной, подумать, спросить себя, что хотела я сделать, ибо не была уверена в себе. Я хотела быть с Колумом. Я должна была признать, что он удовлетворял мои чувства: когда мы были вместе, я обо всем забывала. Его сила, его власть над всем и всеми в замке — в такие минуты я чувствовала, что хотела подчиняться, я принимала его грубую любовь, она удовлетворяла часть моей натуры. Но когда его не было со мной, когда я думала о нем, во мне возникало отвращение и я хотела вернуться в Лайон-корт. Я хотела поговорить с кем-нибудь и понять себя. Поговорить с матушкой я не могла, потому что то, что я скажу ей, обеспокоит ее. Она не захочет, чтобы я продолжала жить с человеком, который заманивал людей в ловушку и убивал ради выгоды, но все-таки она же продолжала жить с отцом?

Это был жестокий мир. Однажды матушка сказала:

«Был ли порок в прошлом? Будет ли он в будущем? Мне трудно примириться с неистовством этого времени. Может быть, я родилась не в том мире?»Я вспомнила эти слова и спросила себя: «А я?»

Колум внимательно смотрел на меня. Его черные глаза зажглись страстью, как в первые дни нашего знакомства.

Он снова крикнул:

— Ответь мне!

— Поступки других людей к тебе не относятся, — сказала я.

— Разве? Ты очень хорошего мнения о своем отце. Я настаиваю, чтобы ты была такого же хорошего мнения и о своем муже!

— Ты не можешь влиять на мнения людей.

— Увидишь! — сказал он. Потом подошел ко мне ближе и взял за плечи. — Теперь ты знаешь, чем я занимаюсь. И что ты предлагаешь сделать?

Я молчала, а он продолжал:

— Я скажу тебе, и ты это примешь. Ты будешь помогать мне во всем, что делаю я, как и полагается хорошей жене.

— Я никогда не буду помогать тебе… убивать. Он с силой тряхнул меня:

— Хватит! Корабль же тонет, и я имею такое же право на груз, как и любой другой.

— Корабль, которому помогли затонуть?

— Разве я виноват, что капитан не знает, как вести корабль?

— Да, если ты намеренно сбиваешь его с пути! Да, ты виноват, что лишил жизни бесчисленное множество людей, чтобы разбогатеть на их имуществе.

— Хватит, глупая! Почему ты должна была спасти эту женщину?

— Потому что я — не ты… убийца! По крайней мере, были спасены две жизни против тех, которые отобрал ты.

— А не слишком ли ты добродетельна, чтобы оставаться под этой крышей?

— Да, я бы хотела вернуться домой.

— Уйти от мужа и детей?

— Я бы взяла детей с собой. Он засмеялся:

— Никогда! Ты думаешь, я разрешу им покинуть этот дом? Или тебе? Они будут воспитаны так, как я пожелаю.

— Ты сделаешь убийцу из моего сына.

— Из моего сына я сделаю мужчину!

— Я заберу дочь и уеду.

— Ты оставишь свою дочь здесь и останешься сама. Есть один урок, который, я надеялся, ты уже выучила к этому времени: господин здесь — я! Твой господин и господин твоих детей. Ты же не подчинилась мне, когда привезла сюда эту женщину.

— Ты не отдавал приказа, чтобы ее не приводили… господин, — добавила я с сарказмом.

— Потому что я ее не видел. Она не принесет тебе добра, будь уверена в этом.

— Я тогда не думала об этом. Она была в беде, и я, как любой нормальный человек, спасла ее.

— Ты дура, жена, и не сомневаюсь, что будешь жалеть о своей глупости. Потому что она такая, какая есть…

— Я хочу остаться одна, хочу уйти.

— Ты останешься здесь, я не отпущу тебя! Сними амазонку!

— Я не хочу!

— А я хочу! — Он сорвал с меня шляпу и бросил на пол, потом схватил за волосы и с силой потянул — это было уже знакомо мне. Я чувствовала, как страсть разгоралась в нем, но в ней появилось что-то новое, как я уже потом поняла. Он хотел преподать мне урок: я должна была запомнить, что я принадлежала ему, что я должна уступать ему, когда и где он захочет. И часто так происходило, когда я в чем-либо оказывала ему сопротивление. Это был его способ подчинять меня себе, и он был эффективен, потому что вызывал во мне желание, совпадающее по силе с его желанием, что свидетельствовало о моей чувственности, о которой я не подозревала до встречи с ним.

И вот сейчас я говорила ему о своем отъезде, а он доказал мне, что я хотела его так же сильно, как он меня. Я не могла обойтись без него, как и он был в этом отношении доволен мной. Было все, как раньше — только с этой разницей. Наверное, мне следовало это понять, но, как и все важное в этой жизни, я осознала это позже.

Мария осталась с нами. Ее положение в доме изменилось, и она вела себя как гостья. Она обедала с нами, и ее дочь находилась в детской вместе с нашими детьми.

Я не знала, как это получилось. Колум и я редко обедали одни, но когда это было, нам подавали в комнату, которую я называла «зимней гостиной», как в Лайон-корте, — небольшую уютную комнату, в которой обычно обедали вместо большого зала, где собирались все домочадцы. Иногда, конечно, мы обедали в зале, если были гости, что было довольно часто, и по праздникам — тогда, естественно, Мария была с нами. Но странным было то, что, когда мы обедали в зимней гостиной, Мария тоже была с нами. Я не могла понять, почему Колум мирился с этим?

Я догадывалась, что могли быть две причины: или совесть беспокоила его, во что трудно было поверить, или Мария каким-то образом угрожала ему. Трудно было даже вообразить, что он мог позволить кому-нибудь угрожать ему, но она обвинила его в том, что он был убийцей. Он отвечал за смерть ее мужа — я была уверена, что она путешествовала со своим мужем, — и может быть, даже чувствовал, что должен загладить свою вину.

После последнего бурного объяснения Колум почти не отпускал меня от себя. Казалось, он поставил себе целью во что бы то ни стало заставить меня принять его таким, каков он есть. Вскоре после той сцены он сказал мне, что, если я попытаюсь оставить его, он приедет в Лайон-корт и заберет меня, даже если ему придется убить моего отца.

Он сказал:

— Не подстрекай меня, жена, никогда не делай этого! Гнев мой будет ужасен! Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы получить удовлетворение. Разве ты в этом еще не убедилась?

— Начинаю убеждаться, — сказала я.

— Тогда будь хорошей женой, ни в чем мне не отказывай, и я о тебе позабочусь. Я хочу еще детей, дай их мне!

— Вряд ли это от меня зависит.

— Ты дала Коннелла в первую же ночь. Это было потому, что мы созданы друг для друга, ты отвечала мне.

— Как я могла, когда ты чем-то опоил меня?

— Тем не менее это так, и именно тогда я решил, что сделаю тебя своей женой.

— Я думала, что в этом немалую роль сыграло мое приданое.

— Это пришло потом, но в ту первую ночь я принял решение. И посмотри, как скоро у нас появилась и наша дочь, но с тех пор ты все время бесплодна. Почему?

— На этот вопрос должна ответить высшая сила.

— Это не так: ты ускользнула от меня, ты стала критиковать меня. Я этого не потерплю. Осторожнее, жена!

— Чего мне остерегаться?

— Вызвать мое неудовольствие. Ты должна продолжать угождать мне.

Что он имел в виду? Меня удивили его слова о том, что я ускользнула. Неужели в тот первый год нашего брака я любила его не только физической страстью, которую так остро ощущала в себе, или мои чувства к нему были глубже? Может быть, я создала себе фальшивый образ? Видела в нем мужчину, которого хотела видеть? Но я не могла больше так делать.