Большая часть домов была уже темна, и я, оставив машину кварталом ниже, пошел по песчаной дороге к освещенной боковой двери деревянного, похожего на коробку дома, который окружали кривые, чуть не падавшие изгороди. Сквозь москитный экран я увидел, что парень сидит в майке перед телевизором с банкой пива в руках и щелкает пультом, переключая программы. Плечи у него были белые, как живот у лягушки, и покрыты такими же темными родинками, что на лице. Он откинулся на мягком стуле, вентилятор в окне обдувал его лицо, и он, взбалтывая свое пиво, потягивал его, вперившись в экран. Первые капли дождя стукнули по крыше.

Я просунул руку к ручке сетчатой двери и дернул ее на себя, вырвав шпингалет из косяка. Резко выпрямившись, человек уставился на меня широко открытыми глазами, пивная банка покатилась по полу, оставляя хвост пены.

— Некоторые посетители чертовски настойчивы, — сказал я, шагнув внутрь.

Лучше бы я взял свою «беретту-25» в руки, прежде чем войти. Но она лежала у меня в кармане. Он пошарил у себя за спиной на верстаке и, схватив молоток, бросил его, целясь мне в грудь. Стальной набалдашник ударил прямо по правым ребрам. Резкая боль пронзила грудную клетку, как будто сквозь меня пропустили высоковольтный разряд, дыхание перехватило. После чего он набросился на меня, молотя кулаками, как мальчишка в драке на школьном дворе, и все-таки достал разок в глаз и в ухо — я не успел защититься. Старшеклассником в Нью-Иберия я неплохо боксировал и давно усвоил, что где бы ни шел бой — на ринге или на улице, — равных тебе не будет, если будешь крепко стоять на ногах, прикрывать подбородок плечом, не опускать левую руку, защищая лицо, и идти на противника с правым хуком в лицо. Я врезал ему прямо по переносице. Глаза у него чуть не выскочили из орбит от шока, затуманились, и тогда я ударил еще, на этот раз в челюсть, сбив его с ног. Он, перелетев через стул, вмазался в телевизор. Взглянул на меня, подняв белое, как простыня, лицо. Верхнюю губу заливала кровь из носа.

— Хочешь еще? — спросил я.

— Кто ты такой?

— А что тебя волнует? Как долго ты будешь выбираться из этого?

— Выбираться из чего? Что тебе надо от меня? Я тебя до сегодняшнего вечера никогда не видел.

Он попытался встать. Я толкнул его на пол.

— Приходишь сюда, чтоб из меня лапшу сделать, а потом еще вернешься с парочкой таких же отморозков. Как-то не смешно, приятель, — сказал он.

— Видишь, что у меня в руке? Я в тебя целиться не собираюсь, потому что мне кажется, ты к этому отношения не имеешь. Но мы сейчас поднимем ставки.

— Приходишь ко мне домой, нападаешь на меня, размахиваешь тут пушкой, и я еще и виноват? Верится с трудом.

— Вставай, — сказал я и рывком поднял его за руку.

Повел его в спальню.

— Включай свет, — приказал ему.

Он щелкнул выключателем. Кровать была не застелена, на дощатом полу валялась грязная одежда. На карточном столе лежал наполовину собранный пазл с портретом Элвиса Пресли. Подталкивая парня по коридору, я пошел дальше, на крошечную кухню в глубине дома.

— Забыл, где свет включается? — спросил я.

— Слушай, я всего лишь работаю на одних людей. Если у тебя с ними проблемы, с ними и разбирайся. А я человек маленький.

Поискав рукой на стене, я включил верхний свет. Кухня была единственной чистой комнатой в доме. Сушка была вымыта, тарелки сложены в подставку, линолеум начищен воском и отполирован. Посреди кухни у большого стола с жаропрочной столешницей стоял одинокий стул, а на самом столе — черные пластиковые пакетики, стянутые потайным шнурком, склянка с эфиром и пачки сухого молока и сахарной пудры.

Он вытер нос рукой. Родинки на лице были похожи сейчас на дохлых жуков. Из-за опущенного оконного экрана доносился шелест дождевых капель, падавших на листья деревьев.

— Похоже, ты свой товар разбавляешь, — заметил я.

— А ты что хочешь? Вот все, что у меня есть, все у тебя на виду.

— Где Филип Мерфи?

Он с изумлением взглянул на меня, подняв брови.

— Не знаю такого, — ответил.

— Да знаешь, знаешь. Он по две дозы каждый день употребляет.

— Таких много. Слушай, если я смогу найти тебе этого парня, ты уберешься из моей жизни? Тогда ты его получишь.

— Ему за пятьдесят, носит очки, волосы и брови с проседью, взлохмаченные, говорит иногда немного как англичанин.

— А, этот придурок. Он говорил, что его зовут Эдди. Пойдешь хлопнешь его?

— Где он?

— Слушай, у этого кретина куча денег. Можем сорвать на нем неплохой куш. Все так делают.

— Даю тебе последний шанс, — сказал я, двинувшись к нему.

Он отступил, врезавшись спиной в раковину, и поднял руки перед собой.

— Ладно, — сказал он. — Последний двухквартирный дом с оштукатуренными стенами на Азалия-драйв. Прямо на север от дома Джефферсона Дэвиса. А теперь проваливай к черту.

— Ты дом снимаешь или это твой?

— Мой. А что?

— Неверный ответ, — сказал я и, открутив крышку на бутылке с эфиром, залил черные пакетики на кухонном столе.

— Что ты делаешь? — воскликнул он.

— Лучше уноси ноги, приятель, — сказал я, открывая упаковку со спичками.

— Псих, что ли? Сейчас же напалм будет. Не делай этого.

Оцепенев, он уставился на меня расширившимися от страха глазами, до последней секунды не решаясь поверить, что я не шучу. Я поджег всю упаковку, и он бросился к окну, занес одну ногу за экран, поколебался секунду, забравшись на подоконник и став похожим в этот момент на прищепку, болтающуюся на веревке, оглянулся в последний раз на меня, все еще не веря в происходящее, а потом шлепнулся на землю. Позади него закачалась темная колючая ветка.

Я выскочил за дверь и бросил пылающую картонку на стол. Показалось, что воздух разорвало на части похожей на молнию желто-синей вспышкой. Потом жаропрочная столешница извергла столп пламени, абсолютно белого в середине. За считанные секунды краска на потолке превратилась в быстро разрастающийся черный волдырь, который добрался до всех четырех стен.

Когда я шел прочь от дома, огонь уже с треском прорвался сквозь кровлю над кухней, и дождь над ним становился красного цвета.

Я ехал в темноте по набережной, тянущейся мимо дамбы. Шумел прибой, волны тяжело обрушивались на песок, и пришвартованные лодки ловцов креветок бились о сваи. За окном проплыл Бовуар, заросший одноэтажный дом Джефферсона Дэвиса, стоявший спиной к дороге на темной лужайке под развесистыми дубами. Широкая веранда была освещена, и в темноте, окружавшей здание, в шепоте дождя в кронах деревьев оно походило на ретроспективную картинку той весны 1865 года, когда Дэвис смотрел, как его неудавшийся средневековый роман терпит провал. И если зеленая трава на этой самой лужайке была чуть темнее, чем надо, возможно, так было потому, что здесь было похоронено две сотни безымянных солдат Конфедерации. Дорога на Ронсево манила этого поэта и мечтателя, как наркотик, но за реальность платил солдат.

Я повернул на север и поехал по дороге к двухквартирному дому с розовой штукатуркой, видневшемуся на окраине района. Луны на небе не было, сейчас оно было все черное, и я поставил машину на обочине под дубом, с которого падали капли дождя. С Мерфи всегда было нелегко, и мне нужно было кое-что прикинуть. Отец не раз говорил, что старый броненосец стар, потому что хитер, и не вылезает из норы до тех пор, пока не дашь ему вкусную приманку. Перед отъездом я сложил в маленький чемоданчик сменную одежду, плащ и непромокаемую шляпу. Сейчас надел шляпу и плащ, вытащил ружье из кожаной сумки и, продев через скобу ремень плаща, повесил его под мышкой. Потом застегнул плащ поверх ружья и пошел к дому, который отделяла от других домов свободная площадка, окруженная строительным булыжником.

Оба крыла дома были темны, но подъезд к дальнему оставался свободным, а лужайка вокруг почтового ящика была забросана газетами. Я обогнул ближайшую ко мне квартиру, перерезал ножом телефонный провод в выносной коробке и выкрутил лампочку над крыльцом. Дождь хлестал по одежде, а ружье больно колотило по боку и колену. Надвинув шляпу пониже на глаза, я взял в зубы карандаш и стукнул кулаком в дверь, а потом отступил назад под дождь.