Абрамович Ольга

КАК ПУХ ОТ ГУБ

(Из разговоров с Зельдовичем и Драгомощенко)

ОА - ... а давайте поговорим о театре, как философской категории. По аналогии с бумажной архитектурой можно назвать предмет нашего разговора бумажным театром. Александр, "что вы думаете о театре, как философской категории"?

АЗ - Следует начинать с банальных вещей. Первая, очевидная: театр дает возможность выйти за пределы собственной биографии и прожить еще что-то. Ты попадаешь в ауру актера и оказываешься "здесь и сейчас". Это очевидно. Менее очевидно то, что театр таким образом создает возможность манипулировать жизнью, перемещаясь по оси, где на одном полюсе -"натуральность", а на другом -- "бумажность". Вы помните эти детские домашние перекладочные театры, вырезанные картонные фигурки?..-- это же очаровательно. Бумажный театр -- это предельная улыбка, то есть, когда мы высасываем из жизни плоть, высасываем тяжесть и оставляем тени. Но осязаемые тени. Когда жизнь делается равновозможной настолько, что становится слышно...

АД - "Моря Балтийского шум. Тихая поступь ветров./ Но не откроет мне дверь насурмленная Маша..."

АЗ - Ну, понимаете, чем больше возможностей, чем меньше детерминизма -- тем легче. Все легче, легче, все бумажней... почти как пух от губ. И тогда у зрителя тоже возникает возможность вернуться назад к собственной жизни и тоже начать ее как жвачку растягивать по какой-то оси: "натуральность" и прелестная "игра", "искусственность". В этом есть, конечно, и психотерапия но и -- магия, и вот эта "резинка". То есть, театр дает возможность нам вообразить, что мы сами играем с собственной жизнью. А когда мы играем, мы делаемся многократно свободнее. Потому что отношение к миру, как к предмету игры, гуманистично и свободно, оно лишено какой бы то ни было агрессии и при этом вызволяет нас из иллюзорной детерминированности.

АД - Где-то, кажется в предисловии к "Поэтике грезы" Башляр замечает, что значение поэтического образа -- точнее, его этоса -- в том, что он открывает язык будущему. В какой-то мере это возможно отнести и к "театру": значимость последнего, скажем так, возможно заключается в том, что он открывает воображение будущему. Или "иной природе" времени.

АЗ - Я вспоминаю репетиции Васильева... Играли какие-то куски, потом наступали долгие паузы, заполненные перестановкой декораций... или же были паузы, потому что там планировались вставки балета; или просто выходили покурить, а потом опять все начиналось. То есть, время жило необычайно разнообразно. Обычно в спектаклях, которые нам показывают, время живет одинаковым образом. А в этих прогонах, в этой целодневной жизни, которая там проходила, в которую вплетались еще какие-то интриги отношений между его участниками, между наблюдателями время текло предельно пестро. То замедляясь, то ускоряясь. И это было хорошо, потому что, конечно же, на самом деле все это происходило отчасти случайно, отчасти импровизационно, но отчасти и намеренно. Это была возможность жонглировать временной "плотностью" -- или натуральностью как бы -происходящего. И вот в этом воздухе, в этом объеме и заключалось на самом деле очарование. Почему, скажем, я никогда больше не ходил на спектакль "Серсо", который потом был выпущен на люди...

АД - (глядя в окно) Послушай, кто убил это дерево?

АЗ - Вот это?...

(за окном дерево)

АД - Да, это Москва... Ты же знаешь, Ленинград -- деревня. Ну, может быть, каменная деревня. А деревня это жупел. И люди тоже себя ощущают каменно. Любопытно все же, почему памятники обычно превышают человека, почему, например, памятники не делают величиной с наперсток? Сколько бы хлопот возможно было бы избежать впоследствие... И вода каменная.

АЗ - На каменной завалинке я каменно сижу...

АД - Да, действительно. Это про меня. И вот я, приезжаю сюда, каменный, а здесь все по-другому.

АЗ - На каменное облако я каменно гляжу.

АД - Фактически это посвящается юному Ролану Барту. И выглядит так. "В каком магазине вы брали эти штаны?" -- "Там-то". -- "Ага. Я был там вчера вечером. Вы?" -- "Знаете, утром". Все. We have one blood, you and I. И вот у людей, живущих здесь, у них дерево под окном. Вчера оно было ржавым, как победа, но живым, как поражение. Я говорю: "Саша, меня охватывает какая-то очень внутренняя трeвога по поводу этого дерева. Что с ним происходит!" И я был прав. Утром открываю глаза -- дерево мертво. Ни одного листа. Вероятно, это начало рукотворной осени.

ОА - И чьих же рук это дело?

АД - Полагаю, чьих-то. Но почему я сейчас об этом говорю? У меня такое ощущение, что театр -- одна из возможностей устроения некой осени. И, если позволите обобщение, -- смены времен года, очарование чего остается наблюдать знающему путь вещей.

АЗ - Твой монолог напомнил мне Некрасова. Он очень много писал о погоде.

АД - Не спорю. Однако начать мне хотелось с другого. С мечты. Я хотел построить театр, который... (отводит рукой бокал с Лыхны) Нет, друг мой, не время. Позже. Я хотел построить такой театр, у которого было бы четыре сцены, расположенные по периметру зрительного пространства, соединенные между собой. Четыре сцены, на которых одновременно игралось бы четыре спектакля. На одной, к примеру, "Макбет", на второй "Таланты и поклонники". Справа Чехов, слева Эврипид. Все работает в полную катушку. Non Stop. Причем все идет одновременно. Воспитанные коробейники на войлочных подошвах разносят сахарную вату и пиво. Иные зрители предпочитают смотреть на действие с Чертова колеса, расположенного в центре патио. Но поскольку труппа небольшая, то актеры, отыграв свое на одной площадке, бегут на другую, переодеваясь на ходу (если есть время), обмениваясь по пути репликами по поводу всевозможных обыденных и милых вещей -- будь то водопроводный кран, купленный с рук либо последние битвы в парламенте. Так они бегают по кругу. Тут они кричат: "бросьте ключи в колодец", там "к чему Титания перечит Оберону?", а там: "Боже мой, как вы постарели, Петя!...". Такое представление должно идти по меньшей мере месяц. Актеры и зрители входят в отношения. Кое-кто подменяет друг друга. Возникают странные связи. Любовь проникает в ряды коробейников, etc. Я думал о великом реальном Театре, за границами которого с "той стороны" тоже такой же периметр, исполненный зрителями, которые смотрят происходящее действие как бы "сзади", из-за плеча, но для которых главное действие происходит в развитии событий среди зрителей. Театр уходит за горизонт. Вот схема. (Чертит).