— Прекрасно, Лайтмен. Извольте сказать нам, кто первым подал идею внеполового размножения.

Дэвид выпрямился, покосился на Дженифер, поднял брови на манер комика Джона Белуши и произнес с невинной улыбкой, глядя прямо в лицо Атомной Бомбе:

— Ваша жена?

— Мистер Лиггет прислал меня обсудить с мистером Кесслером мое поведение на уроке, — объявил Дэвид Лайтмен в канцелярии.

Молодая женщина, секретарь дирекции миссис Митчел, скептически оглядела его поверх съехавших на нос очков.

— Кажется, я уже видела вас здесь. И неоднократно.

Она кивнула ему на дверь и вновь обратилась к пишущей машинке, подняв, словно Пикассо, кисточку для замазывания опечаток.

Дэвид толкнул дверь, вошел в приемную, плюхнулся на деревянную скамью и стал разглядывать свои кроссовки «Адидас».

Неожиданно ему в голову пришла шальная мысль: «Раз уж я здесь, надо попробовать…»

Он улыбнулся собственной догадливости. Прислушался. Миссис Митчел барабанила на машинке. Хорошо. Повернул голову в другую сторону. Справа от него был кабинет Кайзера — так они прозвали заместителя директора Кесслера, ведавшего в школе Хэмфри вопросами дисциплины. Из-за двери доносился его резкий лающий голос.

Слева находились два машинных зала. Дэвиду была видна сидевшая у одного терминала немолодая женщина. Но второе помещение было пусто, и дверь в него широко открыта.

Лафа! Как раз то, что надо! Дженифер пустила его по верному следу.

Только бы на дисплее оказался пароль пользователя.

Тревожно косясь на женщину в соседней комнате, Дэвид крадучись двинулся к оставленному без присмотра компьютеру. Если его застукают, шум в школе поднимется до небес. Но рискнуть стоило.

Все заняло ровно одну секунду.

На мониторе виднелся длинный список паролей; все они были зачеркнуты, кроме последнего: ГРИФЕЛЬ.

Назад!

Дэвид долетел до скамьи ровно в тот момент, когда дверь замдиректорского кабинета открылась и оттуда понуро вышел ученик. Не глядя на Дэвида, он побрел к выходу, как побитая собака.

Кайзер-Кесслер махнул Дэвиду рукой.

— Снова вы, Лайтмен? Какой сюрприз.

Дэвид с кислой миной протянул ему записку Лиггета.

Кесслер взял ее, прочел и откинулся в кресле, задумчиво глядя на Лайтмена и покусывая толстые губы.

— Не могу понять вас, Лайтмен, — сказал он. — Садитесь. Хочу поговорить с вами. На сей раз не будет ни испытательного срока, ни записки родителям, ни даже звонка отцу.

Дэвид Лайтмен сел, недоверчиво глядя на собеседника.

— Вы прекрасно справились с тестами пригодности, особенно по математике… Да, я узнавал у вашего классного руководителя. — Кесслеру было уже под сорок, но он упрямо носил короткую военную стрижку и выглядел типичным немецким инструктором по строевой подготовке, чем и заслужил у школьников кличку Кайзер. Его старания по части наведения дисциплины были известны всему городу, и хотя они не давали ощутимых результатов, он продолжал относиться к работе с восторженным рвением. По мнению Дэвида, Кесслер втайне сожалел о том, что жил в 80-е годы XX века, а не воспитывал подопечных в эпоху розог и шпицрутенов. Из него вышел бы дивный диккенсовский персонаж.

— И что же?

— Вы могли бы стать первым кандидатом в отличники. Однако вас в который уже раз отправляют ко мне в кабинет.

— Мистер Кесслер, но я не дерусь, не пью, не курю, не балуюсь наркотиками…

— Знаю, вы — хитрая бестия. Ваше хобби — изводить учителей, Кесслер, шумно вздохнув, заложил руки за голову. — Во что мы превратимся, если каждый ученик станет таким, как вы, Лайтмен?

— В школу одаренных детей?

Кесслер рассмеялся.

— Знаете, Лайтмен, будь вы моим сыном, я бы положил вас на колено и отшлепал хорошенько. Но, боюсь, сейчас это уже поздно. В наши дни работать учителем — нелегкое дело, Лайтмен. А такие заводилы, как вы, превращают труд педагога в каторгу.

— Да, сэр.

— Вы ведь считаете себя всезнайкой, верно, Лайтмен? Рассчитываете вывернуться из любого положения. Для вас удовольствие — сунуть палку в колеса и посмотреть, сколько спиц сломается. Нет, вы неплохой парень. Я-то знаю, что такое плохие дети, поверьте. Но у вас извращенный вкус, не находите? — Кесслер улыбнулся, вытащил из пачки зубочистку и начал ковыряться в зубах. — Вам, очевидно, известно, Лайтмен, что я отвечаю в школе за внеклассную работу.

Дэвид заморгал.

— Да-да, теперь это в моем ведении. И, представьте, принимая дела, я обнаружил заявление… некоего Дэвида Лайтмена. Он просит установить в школе аппарат для видеоигр. Не скрою, Лайтмен, некоторые учителя приветствуют эту идею. Однако я только что ознакомился с докладом министерства здравоохранения, в котором перечисляются вредные последствия увлечения этими играми — синдром напряжения мышц предплечья, расстройства зрения, развитие тенденций к насилию. Скажу больше: именно вы являете собой пример того, сколь пагубно влияют видеоигры на неокрепшее сознание подростка. Поэтому, конечно, ни о каких видеоиграх в нашей школе не может быть и речи.

Кесслер порвал заявление Дэвида и бросил его в корзину.

— Эта корзина — мой блок памяти для подобных вещей. А теперь катитесь, Лайтмен, и чтобы я вас больше здесь не видел!

Кесслер обратил свои слегка выпученные глаза на лежавшие перед ним бумаги.

— Есть, сэр.

Надо было бы ответить этой жабе: «Зиг хайль». Ребята именуют его Кайзером, но для Дэвида отныне он будет Фюрером.

«Вся штука в том, что большинство из тех, кто командует нами, полные «чайники», — подумал Дэвид Лайтмен, покидая здание школы. Еще один день, призванный озарить его светом ученья, был позади. Дэвид вяло брел домой, помахивая учебником по тригонометрии.

Добро бы они сознавали, что они — «чайники». Но нет, они скрывают свою бездарность за обтекаемыми фразами — Дэвид, кстати, умел пользоваться этим бюрократическим жаргоном не хуже их. Все они принимают себя за важных шишек, уверены, что они лучше других. Убеждены, что могут управлять всеми и разбираются во всем.

С компьютерами такое не проходит. Тут все по справедливости. Что вводишь в машину, то и получаешь. Мгновенный результат. А остальной мир… такой же серый, как сегодня небо над Сиэтлом.