– Для меня это ненормально.

Джедже рассмеялся и щелкнул зажигалкой.

– Что тебя разбирает?

– А ну-ка подойди поближе, мудила. Ближе.

Комиссар подчинился, и Джедже посветил ему в глаза. Потом потушил зажигалку.

– Я все понял. Мысли, что пришли в голову тебе, представителю закона, совпадают с теми, что посетили меня, представителя преступного мира. И ты хотел только проверить, так ли это, да, Сальву?

– Да, угадал.

– Я никогда в тебе не ошибался. Будь здоров, пока.

– Спасибо, – сказал Монтальбано.

Комиссар тронулся первым, но вскорости друг с ним поравнялся и сделал знак притормозить.

– Чего тебе?

– Не знаю, что у меня с головой, раньше хотел тебе сказать. А знаешь, что ты очень хорошо смотрелся сегодня после обеда у нас на выпасе за ручку с инспекторшей Феррара?

И Джедже нажал на газ, чтобы оказаться от комиссара на безопасном расстоянии, а потом поднял руку в знак приветствия.

Вернувшись домой, Монтальбано записал кое-какие подробности, сообщенные Джедже, но скоро на него навалился сон. Он посмотрел на часы, увидел, что было начало второго, и отправился спать. Его разбудили настойчивые звонки в дверь, он поискал глазами будильник, было четверть третьего. Комиссар с трудом поднялся – он всегда медленно просыпался.

– Кого это черт несет в такое время?

Как был в трусах; пошел открывать.

– Привет, – сказала Анна.

Он о ней совершенно забыл, девушка говорила ему, что зайдет примерно в этот час. Анна внимательно его оглядела.

– Вижу, что ты одет сообразно случаю, – заметила она и вошла.

– Говори, что собиралась, а потом марш домой, а то я еле живой.

Монтальбано действительно было неприятно это вторжение, он пошел в спальню, натянул брюки и рубашку, вернулся в гостиную. Анны там не оказалось, она открыла в кухне холодильник и уже впилась в бутерброд с ветчиной.

– Умираю с голоду.

– Ешь и говори.

Монтальбано поставил на газ кофеварку.

– Ты будешь кофе? В такой час? И потом сможешь уснуть?

– Анна, я тебя прошу. – У него не получалось быть вежливым.

– Ладно. Сегодня после обеда, когда мы расстались, я услышала от одного коллеги, который, в свою очередь, получил эту информацию через осведомителя, что со вчерашнего дня, с утра вторника, один тип обошел всех ювелиров, скупщиков краденого и ломбарды, подпольные и нет, и предупредил: если вдруг кто-нибудь придет оценить или заложить некое украшение, пусть сообщат ему. Речь идет о колье – цепочка из цельного золота, подвеска в форме сердца, усыпанная бриллиантами. Такую штуковину можно купить в универмаге за десять тысяч лир, только что эта настоящая.

– И как ему должны это сообщить, по телефону?

– Кончай шутить. Каждому он велел подать особый знак, не знаю, вывесить там из окна зеленую тряпку или прилепить к входной двери кусок газеты, или что-нибудь в том же духе. Так хитрец видит все, а его никто не видит.

– Хорошо, но мне-то…

– Дай мне договорить. По тому, как он разговаривал и как держался, люди, к которым он приходил, поняли: лучше делать так, как он говорит. Потом мы узнали, что в это же самое время и другие делали такие же обходы по всей провинции, включая Вигату. Значит, потерявший цепочку хочет получить ее обратно.

– Я в этом ничего плохого не вижу. Но почему, по твоему разумению, это меня должно заинтересовать?

– Потому что скупщику в Монтелузе этот тип сказал, что цепочку, может быть, потеряли на выпасе в ночь с воскресенья на понедельник. Теперь это тебя заинтересовало?

– До определенной степени.

– Знаю, это может быть простым совпадением и не иметь никакого отношения к смерти Лупарелло.

– Во всяком случае, спасибо тебе. Теперь возвращайся домой, а то поздно.

Кофе был готов, Монтальбано налил себе, и Анна, конечно, не упустила случая.

– А мне?

С ангельским терпением комиссар наполнил другую чашку и поставил перед ней. Анна ему нравилась, но как она не могла взять в толк, что он увлечен другой?

– Нет, – вдруг сказала Анна, отрываясь от кофе.

– Что – нет?

– Не хочу возвращаться домой. Тебе было бы совсем неприятно, если бы я осталась сегодня ночью здесь с тобой?

– Да, мне было бы неприятно.

– Но почему?

– Мы слишком большие друзья с твоим отцом. Мне кажется, это было бы нечестно по отношению к нему.

– Какая чушь!

– Может быть, чушь, но это так. И потом, ты забываешь, что я влюблен, и очень серьезно, в другую женщину.

– Которой здесь нет.

– Нет, но это дела не меняет. Не глупи и не говори глупостей. Тебе не повезло, Анна, ты имеешь дело с честным человеком. Ничего не поделаешь. Извини.

Сон не шел. Анна оказалась права, когда предупреждала, что после кофе заснуть ему не удастся. Но был и еще один раздражающий фактор: если цепочка была потеряна на выпасе, Джедже совершенно точно об этом оповестили. Но Джедже об этом умолчал, и, конечно, не потому, что речь шла о факте малозначительном.

К пяти тридцати утра, после бесконечных вставаний и укладываний в постель, Монтальбано придумал наконец, как натянуть Джедже нос и заставить таким образом расплатиться за молчание относительно потерянной цепочки и за шуточку, отпущенную по поводу его визита на выпас. Он долго стоял под душем, выпил одну за другой три чашки кофе, потом сел в машину. Добравшись до Рабато, самого старого квартала Монтелузы, разрушенного тридцать лет назад оползнем – теперь в его развалинах, подправленных, насколько это было можно, и в готовых обвалиться хибарках обитали тунисцы и марокканцы, прибывшие на остров нелегально, – он пошел пешком по узким и извилистым улочкам к площади Санта-Кроче: церковь среди руин осталась цела. Вытащил из кармана бумажку, которую ему дал Джедже: Кармен, в миру Фатьма бен Галуд, туниска, жила в доме 48. Это была настоящая дыра – одна комнатушка, вход в которую вел прямо с улицы, с оконцем, прорубленным в дощатой двери, чтобы проходил воздух. Он постучал, но никто не ответил. Постучал сильнее, и на этот раз сонный голос спросил:

– Кто?

– Полиция, – выдал Монтальбано. Он решил действовать наверняка и захватить ее врасплох, пока она еще не успела прийти в себя спросонья. К тому же Фатьма, работая на выпасе, наверняка спала еще меньше него. Дверь открылась, женщина на пороге была закутана в большое купальное полотенце, которое придерживала рукой у груди.

– Что надо?

– Поговорить.

Она посторонилась. В комнатушке стояла двуспальная кровать, маленький стол и два стула, газовая плитка. Пластиковая занавеска отделяла раковину и унитаз от остальной комнаты. Все содержалось в порядке и было начищено до блеска. Но запах ее тела и дешевеньких духов вытеснил весь воздух.

– Покажи мне вид на жительство.

Как будто от страха она уронила полотенце, прикрывая руками лицо. Длинные ноги, тонкая талия, плоский живот, грудь высокая и упругая, – красивая женщина, вроде тех, которых показывают по телевизору в рекламных роликах. Мгновение спустя, по тому, как неподвижно застыла в ожидании Фатьма, он сообразил, что это вовсе не страх, а попытка уладить отношения тем самым способом, который больше всего в ходу между женщинами и мужчинами.

– Оденься.

Из одного угла комнатушки в другой была протянута проволока, Фатьма направилась туда: широкие плечи, великолепная спина, ягодицы маленькие и круглые.

«С такой фигурой, – подумал Монтальбано, – пришлось же ей повидать видов».

Он представил себе опасливую очередь у закрытых дверей кабинетов в соответствующих учреждениях, за которыми Фатьма зарабатывала «терпимость со стороны властей», терпимость именно в духе дома терпимости. Фатьма, надев марлевое платьице на голое тело, осталась на ногах перед Монтальбано.

– Так что же, где эти документы?

Женщина покачала головой в знак отрицания. И стала беззвучно плакать.

– Не пугайся, – сказал комиссар.