– Я знаю, Мондье виноват перед вами… Очень виноват. Он поступил как не смеет… порядочный человек… Он намерен загладить вину… Достойным образом… Всякий одобрит его теперешний поступок.

Жермена сидела с расширенными глазами, не зная, что сказать и что думать. Она смутно чувствовала, что Мишель говорит не по своей воле, и в отчаянии спрашивала себя, почему так происходит. Никогда прежде он не упоминал о произошедшем с ней несчастье, не произносил имени ее оскорбителя. Отчего такая перемена? Кто совершил насилие над его рассудком, до тех пор совершенно здравым?

Мишель, бледный, с лицом залитым потом, руками и ногами, сведенными судорогой, совершенно измученный Душевной борьбой, все-таки продолжал говорить, совершенно не замечая, какие страдания заставляет терпеть Жермену. Речь убыстрилась, сделалась ровней.

– Да, Мондье именно тот человек, что вам нужен, вы не можете рассчитывать ни на кого другого. После того, что произошло между вами, никто, кроме него, не захочет на вас жениться, бедная моя Жермена… Когда такое случается с девушкой… всякий думает, что она отдалась по своей воле… Вам будет трудно оправдаться.

Оба чувствовали себя совершенно уничтоженными после этой сцены и не могли остановиться, прервать себя и другого.

У Жермены уже не осталось сил для возмущения, просьб, жалоб. Она твердила почти столь же бессвязно, как Мишель:

– О князь!.. Князь Березов… Это плохо… Очень нехорошо!.. Вы обо мне не судили так прежде… когда вы меня…

Она чуть не сказала: когда вы меня любили, но удержалась. Ей уже хотелось забыть об этой любви, которую она начинала проклинать.

– Что я вам сделала? Почему вы так себя ведете со мной? Лучше расстаться тогда навеки… Предоставьте меня и сестер нашей судьбе…

Наконец Бобино и сестры услышали рыдания. Они вбежали, не постучавшись, забыв от испуга о приличиях. Не успели ничего спросить, как Жермена, стараясь говорить твердым голосом, сказала:

– Нам следует возвращаться во Францию… Скорее уехать из этой проклятой страны… Не нужно было сюда приезжать. Мы отправляемся сегодня же, сейчас же… Слышишь, Жан?.. И ты, Берта, и ты, Мария, вы слышите?

– Да, Жермена, мы едем, – отвечали трое, даже не спросив, отчего такая спешка. Они подумали: произошло что-то ужасное. Друзья привыкли повиноваться Мишелю – он ведь был тут и не возразил, значит, Жермена приняла решение с его согласия.

Но старшая сестра говорила нечто странное:

– Мы вернемся к нашей трудовой жизни. Мы не боимся работы… Мы сумеем обеспечить себя собственным трудом… Нельзя дальше существовать на средства князя… Наше достоинство не позволяет!..

Тут с Мишелем сделался нервический припадок, при этом луч ясного сознания блеснул в глазах.

Он бросился на колени перед Жерменой и, задыхаясь, выговорил:

– Прости!.. Прости меня, Жермена… Пожалей несчастного… Это не по моей вине… Если бы вы знали…

Я вас… Я себе не принадлежу… Проклятье!.. Я умираю!.. Тем лучше!

Раньше чем Бобино успел подскочить, чтобы поддержать князя, тот замертво упал ничком и остался недвижим.

Бобино положил его на диван, а Жермена и сестры стали звать на помощь. Прибежали люди, и слуга, прикрепленный в пансионате к их номерам, отправился за врачом.

А пока что Бобино растирал Мишеля, Жермена подносила нюхательные соли [76]и, плача, быстро говорила другу:

– Что сделали с ним? Почему, всегда добрый, преданный, он столь переменился?

Бобино, тоже недоумевая, отчего упал в обморок сильный молодой мужчина, отвечал:

– С ним происходит что-то ненормальное, подозреваю, его там чем-то опоили, чтобы одурманить. Он стал неузнаваем после своего таинственного исчезновения. Жермена, моя добрая Жермена, мы ему должны все простить! Что с ним будет без нас, с бедным нашим Мишелем? О каком нашем отъезде может идти речь?

Врач, не зная причины внезапного недуга, прописал обычные в похожих случаях лекарства. Они обычно не вредили и не помогали, лекари полагались на волю Божию. Получив положенный гонорар, доктор приличия ради выждал определенное время, чтобы тем самым подтвердить свой успех в лечении.

Может, и лекарство подействовало или молодой организм взял свое, но Мишель открыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул, посмотрел вокруг и узнал всех собравшихся. Взгляд его оставался мрачным и рассеянным.

Успокоенный и выполнивший долг, врач отправился восвояси.

Мишель почти ничего не помнил о том, что произошло, он молчал, боясь снова обидеть каким-нибудь словом Жермену, смотрел с грустной и немного горькой улыбкой, казалось, говоря ей: прощай! Потому что в глубине его души, под воздействием гипноза Мондье, вызревала мысль о самоубийстве.

Он обдумывал, каким способом покончить с собой, чтобы не испытывать страданий и не дать окружающим повода догадаться, что он сам себя убил.

На другой день начальник неаполитанской полиции прислал за князем Березовым, чтобы выслушать показания по известному делу.

Мишель не отверг приглашения, написанного в самой учтивой форме. Согласно правилам, иностранец должен являться в полицию вместе с консулом своего государства.

Но французский дипломат пребывал неведомо где, его не могли разыскать. Пришлось обратиться к русскому коллеге.

Бобино – конечно, и он сопровождал Мишеля, – ворчал и злился, пока экипаж с российским флажком вихрем нес их в полицию.

– Решительно, нет ничего неприятнее для француза, чем иметь нужду обратиться за границей к представителю своего правительства, – говорил Бобино.

– Да, хитрецы живут спокойно, себя не утруждают. – Мишель, находясь в абсолютно нормальном состоянии, поддержал спутника и добавил: – И совершенно не стыдятся этого. Будьте еще довольны, что они вас тогда не отправили в кутузку. У них, похоже, в обычае так поступать, если проситель осмеливается возвысить голос. Российские, английские, испанские, голландские, немецкие, американские консулы изо всех сил стараются помогать соотечественникам, а вот представители вашей славной республики или просто отказываются принимать посетителей, или обращаются с ними как с назойливыми попрошайками, а то и вовсе, как я вам сказал, норовят усадить под арест, ссылаясь на грубость, проявленную визитером. Правду ли я говорю, мой дорогой? – сказал князь, обращаясь к высокопоставленному соотечественнику.

Консул вежливо улыбнулся, но дипломатично промолчал, он бы и рад был пооткровенничать с Мишелем, однако смущало присутствие возмущенного француза. К тому же они подъехали к управлению полиции, где их ожидали.

К удивлению всех присутствующих, Березов заявил, что задержавшие его обращались с ним очень хорошо. Он даже не употребил по отношению к налетчикам названия «бандиты» и сказал, что люди эти вовсе не такие плохие, как о них говорят, они очень учтивы, живут отнюдь не в берлогах, а с удобствами, у них прекрасная кухня и отменные вина, и он себя чувствовал там отлично.

Бобино слушал эту явную неправду с огорчением, а российский консул решил, что у молодого князя произошла какая-то любовная история, которую он полагает за благо скрыть.

Относительно месье де Шамбое и его слуг Березов объявил, что ничего не знает о них. Начальник полиции засиял улыбкой, хотя в душе удивился.

– Видите, господин консул, я же был прав, когда утверждал, что их сиятельство вернется целым и невредимым, – говорил он на ужасном французском. – Месье де Шамбое и его слуги тоже никуда не денутся. Их, вероятно, задержал сеньор Гаэтано, а это весьма любезный джентльмен.

Конечно, Бобино и теперь не подозревал, что под этим именем здесь известен граф Мондье, похититель Мишеля.

– Выходит, что вы его знаете, – очень некстати вмешался Бобино, слова начальника полиции начали злить юношу.

Неожиданно представитель власти рассмеялся, чем удивил Бобино, но уж особенно поразил ответом.

– Да, молодой человек, конечно, знаю. Еще бы нет! Однажды он захватил меня и агентов, когда мы вечером прохлаждались у моря. Продержал неделю и отпустил без выкупа, отменно вежливо сказав, что был весьма рад познакомиться. И я был в восторге, не меньше, думаю, чем он, от этой встречи.