«Бобино!.. Пусть черт меня удавит, если это не он! Ведь я всадил ему нож в спину и в газетах напечатали, что он умер, а я его вижу живым и здоровым! Я готов навсегда потерять свое имя Бамбош, если кто-нибудь объяснит, как это чудо случилось».

Де Мондье проводил негаданную спутницу до подъезда изящного особнячка, принадлежавшего некогда Регине, а теперь ставшего собственностью Жермены.

Она подала на прощанье руку как будто дружелюбно, но явно холодно, а граф испытывал страстное волнение.

Он уехал, не зная куда и не замечая ничего вокруг, преследуемый образом женщины, любимой и желанной сильнее прежнего; пообедал в модном кабаре, не разбирая, что ест, потом беспокойным шагом побрел по бульварам, выкуривая папиросу за папиросой, и, чтобы как-то убить время, отправился в клуб; сел за карты, играл как новичок, промотал большую сумму, чего раньше с ним никогда не случалось.

– Несчастлив в картах – счастлив в любви, – посмеиваясь, сказал очередную банальность Ги де Мальтаверн.

– Да, граф, вы не случайно продулись! – добавил Франкорвиль. – Но нельзя считать, будто вы слишком дорого заплатили за свидание с прекрасной незнакомкой. Надеюсь, вы меня представите ей при первой возможности?

– Вы мне надоели! – резко оборвал Мондье.

– Может быть, вы ревнуете?

– Вполне естественно, – заметил Жан де Бежен. – Графу наверняка не хочется вводить в окружение своей дамы нашу компанию «лакированных бычков».

Мондье ушел, не ответив ни слова.

Дома он лег и не мог сомкнуть глаз. Мысли о девушке его совершенно захватили.

Наутро он скупил все цветы в ближайшем магазине и отправил Жермене. В два часа он пришел к ее дому, но услышал только лакейское: «Мадам сегодня никого не принимает». Вечер он пребывал в нервном возбуждении, в клубе опять проигрался и снова не мог уснуть, мучимый все теми же терзаниями. Подобное повторилось и на следующий день.

Жермена не показывалась на прогулке в Булонском лесу, а в ее доме был один ответ: «Мадам никого не принимает».

Мондье впал в отчаяние, но пока еще в голову не приходили планы насилия, какие прежде он осуществлял с дерзостью. На какое-то время граф стал таким, как все.

Но иногда страстный деспотический характер все-таки проявлялся, тогда развратник думал: «Она смеется надо мной, что ли?.. Хочет поводить за нос… мстит за прошлое, сводя меня с ума?.. Если так… я снова пойду на преступление, чтобы овладеть ею!» Но тут же одергивал себя: «Нет! Не могу овладеть ею, как тогда… бесчувственное тело… Проклятья… Ненависть… А мне нужна любовь! Хочу, чтобы отдалась добровольно».

Четыре дня прошли в мучениях. На пятый он наконец услышал:

– Мадам просит господина графа, месье может пройти.

От радости Мондье сунул в руку слуги чуть ли не полную горсть луидоров. Лакей, не избалованный столь щедрыми чаевыми, весьма удивился и, конечно, обрадовался. Он преувеличенно любезно проводил щедрого посетителя в гостиную.

Минут через пять туда вышла Жермена, спокойно подала руку, волнующе и загадочно улыбаясь.

Граф открыто, даже подчеркнуто любовался покоряющей красотой хозяйки дома.

– Милая Жермена, почему вы лишили меня счастья видеть вас эти четыре дня?! – спрашивал он.

– Наверное, потому, что не испытывала слишком настойчивого желания встретиться с вами наедине, – ответила она с нескрываемой насмешкой.

– Однако сегодня вы приняли меня сразу и…

– Это упрек?.. Я поступаю как мне хочется. Или вам не нравятся мои маленькие прихоти?

– Жермена! Я просто не узнаю вас!

– Я изменилась… подурнела?..

– Нет, вы хороши… даже слишком! Но вы – не прежняя Жермена!..

– Вы хотите сказать: не прежняя маленькая дурочка. Вы сожалеете? Вам не нравится, что я привыкла к роскоши, красивым туалетам, удобствам? Не нравится, что я приобрела некоторые светские навыки и привычки?

Граф все более недоумевал.

Возможно ли? Скромная швея, настолько гордая и целомудренная, застенчивая и неопытная, что отвергала все его искания, вплоть до предложения законного брака, неожиданно и вдруг сделалась светской дамой, свободно чувствующей себя среди роскоши и разговаривающей с ним, графом, так озадачивающе самоуверенно.

Мондье решил, что, как многие девушки из народа, замученная тяжелой жизнью, Жермена пошла по дорожке порока. Страстное влечение графа нисколько не уменьшилось, он подумал, что теперь легче добиться своего, она сдастся, быть может, вполне добровольно, наконец удовлетворит его неуемную, почти юношескую страсть.

– Напротив, – сказал Мондье, отвечая на вопрос о ее преображении. – Я счастлив видеть вас такой, какова вы теперь. И люблю еще сильнее.

– Ну вот!.. Опять вы за свои глупости, – сказала хозяйка тоном парижского мальчишки, тем тоном, какому мог бы позавидовать Бобино. – Милый друг, вы постоянно играете только на одной струне, это скучно!

– Но если я вас люблю в самом деле и не могу думать ни о чем ином…

– Вы неисправимы! А если я вас не люблю?

– Я заставлю вас меня полюбить! Если вы мне простили то, что было… Ведь я вас любил и тогда!..

– Но что вам дает право думать, что я вас простила?

– Хотя бы то, что я сейчас здесь нахожусь… дружеский тон, каким вы разговариваете…

Посмотрев на него прямо, Жермена сказала:

– А может быть, я притворяюсь?.. Разыгрываю комедию?.. Смеюсь над вами… Дразню, чтобы еще сильнее разжечь вашу страсть, по-видимому упорную, раз она так долго длится?

– Не играйте вот в эту минуту, Жермена! – решительно сказал Мондье, меняя тон.

– Почему же?

– Потому что такая игра опасна, вы можете разбудить человека со звериными инстинктами, что укрывается под личиной светского господина.

– Интересно было бы на это посмотреть! – сказала Жермена с бравадой, что приводила графа в недоумение.

– Да, потому что совершивший однажды преступление ради любви, может его повторить.

Жермена расхохоталась и сказала:

– Это будет уж совсем забавно, видите ли, он поступит со мной, как с Лукрецией! [109]

Граф окончательно пришел в замешательство. Он видел, что становится смешным, его попросту дразнят.

Чувствуя окончательный проигрыш, Мондье решил действовать иначе, зная по опыту, что дерзкое наступление часто ведет к победе.

Он бросился к Жермене, молниеносно схватил ее, норовя зажать рот поцелуем и повалить на диван.

Не крикнув, не позвав на помощь, даже не переставая улыбаться, Жермена сильным движением высвободилась из рук графа, отступила и, не смущаясь, приподняла платье, из нижней юбки достала изящный револьвер, драгоценную безделушку.

И, снова весело засмеявшись, прицелилась в насильника, пораженного ее силой и необыкновенным присутствием духа.

– Образумьтесь! – спокойно сказала Жермена. – Не то мне придется подпортить вашу красоту, досадно… такой обаятельный мужчина даже в не слишком юные годы. А эта вот на вид игрушка имеет пробивную силу и точность необыкновенные, притом стреляет беззвучно… Убедитесь. – И Жермена прицелилась в шишечку оконного шпингалета и выстрелила дважды с одинаковым успехом. – Теперь вы поняли? Убедились, что я могу остановить слишком предприимчивого влюбленного? У меня в револьвере остался только один заряд, и, не очень вам доверяя, приберегу его.

Граф улыбнулся, стараясь выглядеть спокойным, и сказал:

– Последняя пуля может не попасть в цель, и тогда…

– Тогда я воспользуюсь вот этим кинжальчиком, очень острым и смазанным смертельным индейским ядом… Вы, кажется, хорошо знаете, каково его действие, граф.

Ведь вам известно столь многое! А вот я проведала об этой страшной штуке слишком поздно, в результате одного опыта… Ладно, теперь поболтаем, расскажите мне что-нибудь интересное. Ни слова о любви, если хотите, чтобы мы оставались друзьями.

– И так будет впредь всегда? Вы никогда не позволите надеяться?